– Дышите верхом груди, – велел он. Мечтательный взгляд доктора, что-то негромко напевавшего, был направлен в противоположное окошко, за которым громыхали грузовики и автобусы. Холодный ветер шевелил темные волоски у него на руках.

По тротуару прошла, щелкая высокими каблуками, женщина, совершенно не заметившая того, что происходило в машине. Потом – две девочки-подростка, поедавшие сливочную помадку из белого бумажного пакета. Шаги их замедлились, и доктор, услышав это, обернулся:

– Вы, двое! Позвоните-ка в «скорую». Скажите, что тут роды начались.

Девочки вытаращили глаза. Два одинаковых кубика помадки замерли на полпути к их ртам.

– Ну? Бегите, – поторопил доктор.

Девочки понеслись к «Домашней кухне Марии», а доктор снова повернулся к Эмили.

– Как дела? – спросил он.

Эмили застонала.

Вернулся с пачкой газет запыхавшийся Леон. Доктор начал расстилать их под Эмили и вокруг нее.

– Ну что же, – будничным тоном заметил он, – какая-никакая антисептика у нас будет.

Леон его, похоже, не услышал. Доктор обернул двумя газетными листами бедра Эмили. Она начинала казаться ему привычной принадлежностью машины. Он повесил спортивный раздел на спинку заднего сиденья, закрепил его на выступе под окном, придавив кедом, который Эмили все это время прижимала к себе.

– Далее, – сказал он, – мне нужны две полоски ткани в два дюйма шириной и в шесть длиной. Оторвите подол от вашей рубашки, Леон.

– Я хочу покончить с этим, – сказала Эмили.

– Покончить? – спросил доктор.

– Я передумала.

Из «Домашней кухни Марии» вышел повар – крупный мужчина в заляпанном томатным соусом переднике. Недолгое время он понаблюдал за Леоном, который стоял в одних джинсах у машины, дергая трясущимися руками за подол рубашки. Ребра Леона торчали наружу, лопатки были заостренными, точно цыплячьи крылья. Слишком молод он был для таких испытаний. Повар подошел, отнял у него рубашку и разодрал ее.

– Спасибо, – сказал Леон.

– Это зачем? – спросил повар.

– Ему нужны две полоски ткани, – пояснил Леон. – Два дюйма в ширину, шесть в длину. А зачем, я не знаю.

Повар, следуя инструкциям, оторвал полоски. Рубашку он вернул Леону, а полоски отдал доктору, и тот аккуратно повесил их на внутреннюю ручку дверцы. Повар оперся широкой мясистой ладонью о крышу машины и наклонился, чтобы кивнуть Эмили.

– День добрый, – сказал он.

– Здравствуйте, – вежливо ответила Эмили.

– Как дела?

– О, хорошо.

– Сначала кажется, что ему охота вылезти оттуда и народиться, – сказал повар, – а потом, что он вроде как назад вернуться хочет.

– Шли бы вы отсюда, – сказал Леон.

Повар пропустил это мимо ушей.

– Те девочки, которых вы послали «скорую» вызывать, – сказал он доктору. – Они по моему телефону звонят, бесплатно.

– Хорошо. – Доктор сжал ладонями головку ребенка – темную, мокрую, блестящую выпуклость. И сказал: – Тужься, Эмили. А вы, Мария, будьте добры, нажимайте ладонями ей на живот, ровно и медленно.

– Ну вот, ну вот, – приговаривал, нажимая, повар.

Леон сидел на корточках на бордюре, покусывая костяшку пальца; рубашку он надел, но не застегнул. За его спиной собралась небольшая толпа. Девочки-подростки стояли притихшие, забыв о пакете со сливочной помадкой. Мужчина спрашивал у всех, вызвана ли «скорая». Старуха рассказывала женщине помоложе о какой-то Декстер, у которой ребенок родился ногами вперед и со множеством осложнений.

– Тужься, – повторил доктор.

Все умолкли. Казалось, даже движение на улице стихло.

Но вот доктор отступил от машины, держа в руках тусклый, скользкий комочек. Что-то сдвинулось. Тихий, сдавленный звук, донесшийся из совсем неожиданного места. Случилось все мгновенно, и в этот миг каждый в толпе смотрел не в ту сторону, а комочек вдруг обратился в воющее, извивающееся, неистовое, гневное мельтешение красных ручек, ножек и спирального телефонного провода.

«Ох», – вымолвила, вновь задышав, толпа.

– Девочка, – сказал доктор. И передал ее повару. – Вы девочку хотели?

– Да кого угодно! – ответил повар. – Была бы только здоровенькая. Привет, малышка.

– Я у Эмили спрашивал, – мирно пояснил доктор. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать младенца, на удивление громогласного. И, наклонившись к Эмили, доктор нажал обеими руками на ее живот: – Эмили? У вас все хорошо? Потужьтесь, пожалуйста, еще.

Пока он давил ей на живот, Эмили не могла набрать в грудь столько воздуха, чтобы заговорить, но едва он снял с живота ладони, сказала:

– Все хорошо. Дайте мне дочку.

Повару, похоже, не хотелось расставаться с девочкой. Он покачал ее, прижимая к переднику, ненадолго задумался, вздохнул. И отдал доктору. Тот осмотрел дыхательные пути, казавшийся расплющенным нос, разинутый в крике рот.

– Раз она так шумит, значит, все у нее в порядке, – сказал он и нагнулся, чтобы передать девочку Эмили. Та уложила голову дочери себе на плечо, однако вопли продолжались, тоненькие и неистовые, а после каждого выдоха девочка икала.

– Что вы сделали с полосками ткани? – спросил доктор у Леона.

Леон уже встал, чтобы получше разглядеть малышку. Губы его сами собой растягивались в улыбку, и он старался их приструнить.

– Ткани? – переспросил он.

– Полоски, которые вы оторвали, черт подери. Мы еще далеко не закончили.

– Вы повесили их на дверную ручку, – сказал кто-то в толпе.

– Ах да, – вспомнил доктор.

Он снял одну, склонился внутрь машины и перевязал пуповину младенца. Какими бы тупыми и неуклюжими ни казались его пальцы, он вроде бы знал, что делает. После того как кончится бал, – пропел он приглушаемым бородой голосом. Когда он завязывал вторую полоску, послышался далекий вой, звучавший как продолжение воплей младенца – такой же тонкий, словно разжиженный ветром. Потом вой обрел самостоятельность и стал более пронзительным.

– «Скорая»! – воскликнул Леон. – Я слышу «скорую», Эмили.

– Отправь ее обратно, – сказала Эмили.

– Они отвезут тебя в больницу, лапа. Теперь все будет хорошо.

– Да все уже кончилось! Мне обязательно ехать с ними? – спросила она у доктора.

– Безусловно, – ответил тот. И отступил на шаг, чтобы полюбоваться своими узлами, имевшими немалое сходство с бантами на хвосте воздушного змея. – На самом деле они приехали как раз вовремя. Мне нечем перерезать пуповину.

– Возьмите мой швейцарский нож, офицерский, – предложила Эмили. – Он в сумочке. В нем есть ножницы.