гнета во всех органах, желудок и диафрагма испытывают определенную слабость, симптомы желудочно-кишечного воспаления, усиливается лихорадка; третья — слабость, общий упадок сил, печаль, стоны, слезотечение, отвращение к продуктам питания и чистой воде, постепенное угасание жизненной силы или самоубийство. Таким образом Ларрей видел при отступлении из Москвы кончину большого числа своих спутников. В результате вскрытия он обнаружил: поверхность мозга, мягкая и паутинная оболочки мозга воспалены, покрыты гноем, мозговая субстанция отекла и тверже, чем обычно. Артерии заполнены черной жидкой кровью. В качестве вторичных признаков он рассматривает переполнение легких, расширение сердца, растяжение желудочно-кишечного тракта газом и покраснение слизистой. В той же работе он описывает некоторые ранения головы и находит сходство между их последствиями и болезнью тоски по родине.

Свой период работы Ларрея в журнале Фридриха (1830) Амелунг сопровождает некоторыми критическими замечаниями. По его мнению, тоска по родине, по Ларрею, может полностью раствориться в двух болезнях: нервной лихорадке и меланхолии. Это, якобы, причины этих болезней так же, как и другие огорчительные аффекты, например, муки любви, а не собственно болезнь. Кроме того, тоска по родине может являться симптомом любой другой болезни. «Каждый, кто уже однажды заболевал серьезно на чужбине, согласится со мной, что никогда не ощущаешь большей тоски по родине, чем когда себя плохо чувствуешь, и что такая тоска усиливается в той мере, в какой тяжелее болезнь, в то время как в дни хорошего самочувствия она, возможно, совсем незнакома». То есть тоску по родине нужно рассматривать не как Moubes genuinus, а только или как причину, или как симптом нервной болезни.

Мнения Амелунга придерживается Жорж (1831). Тоска по родине — не болезнь, а только причина различных аффектов, лечение которых даже может быть независимым от того обстоятельства, которое дало повод для их возникновения.

Примечательную противоположность таким критическим замечаниям составляет взгляд Фридрайха, относящийся примерно к тому же времени (Handbuch der gerichtl. Psychologie. Leipzig, 1835). При объяснении склонности к поджигательству он считает, что и ностальгия имеет сходную природу. Обитатель гор, который преимущественно подвержен тоске по родине, является моральным и духовно более сильным человеком, которым он становится благодаря преобладающему влиянию света и кислорода в горах. Перемещенный в долину, он разом вырывается из своих идейных потенций господствующей световой среды, и таким образом тоска по родине представляет собой не что иное, как тоску по родному свету. Отсюда и многие поджоги вследствие ностальгии.

В последующее время появляются три большие обобщающие работы: Шлегеля (1935), Цангерля (1-е издание — 1820, 2-е — 1840) и Ессена (1841). Собраны многие сведения более ранних авторов, добавлены некоторые новые, однако не всегда достаточно критично. Существенный прогресс этих работ, видимо, можно рассматривать в том, что они делают серьезную попытку получить более обстоятельное, детальное психологическое понимание состояния тоски по родине.

Сочинение Шлегеля переполнено поэтическими местами, он подробно занимался тоской по родине различных народов[10] и солдат[11]. Он освещает также и судебные вопросы. Новое, что он предлагает, — попытка психологического взгляда на это. После некоторых замечаний, что врач никогда не поднимется над общим уровнем, если неустанно не исследует психологию в тесной связи с физиологией как основополагающей наукой его обучения, он подчеркивает, что причина болезни тоски по родине единственно в том эмоциональном состоянии души, которое мы называем тоской, и не может заключаться в недостатке привычного горного воздуха и инстинктивном предпочтении родины. Воздействие на тело является воздействием неудовлетворенной тоски вообще, но не все люди имеют склонность впадать в состояние тоски. «Как же теперь объяснить истоки любви к родине, тогда как она не является настоящим инстинктом, так же как и одним плодом привычки, еще меньше следствием размышления? Любовь к родине имеет свои первые зародыши в первых чувствах и представлениях в юношеском возрасте. Так же, как в это время все окружение оказывает на нежный нрав, на ранимое чувство, на оживленную силу воображения более глубокое, более неизгладимое впечатление, чем в более поздние годы, так опять-таки молодой человек как бы вживается более глубоко и искренне во все свои окружения. Он оживляет все, даже неживое, своим воображением. Он играючи заключает дружбу как с игрушками, так и с кустарником, жилищами, горами и другими уголками природы. У каждого времени суток, каждого времени года, каждого занятия дома и вне дома он подслушивает их внутреннюю природу, их нежнейшую привлекательность, которая взрослыми едва ощутима. Подобно одухотворенному растению, он своей душой пускает корни и усы во все и вокруг всех вещей своего юного мира. Он растет в известной степени вместе с тем, что его окружает, и становится с ним единым целым. Поскольку все его существо ластится ко всему нежнейшим образом, все здесь также полностью созвучно его существу. Но чем старше становится человек, тем больше он «оттесняется» к себе подобным: у него появляются знакомые и друзья, теперь он ближе с ними, чем с мертвыми неодушевленными предметами, временами и обстоятельствами. Он не может больше предаваться играм и мечтам, у него много забот, которые делают его равнодушным к окружающей его природе. Он не замечает многого, во что ребенок детально вникает и наблюдает; то, что его окружает, производит менее глубокое впечатление. Но первые впечатления более раннего времени еще не угасли и не гаснут, даже если и тускнеют. Они не могут совсем исчезнуть, так как имели самое богатое последствиями влияние на остающееся душевное состояние и последующее направление духа, и взрослый вырастает только таким, каким он становится в нежном начале жизни и первой собственной инициативы. Поэтому у него остается и в более поздние годы, часто без его ведома, пристрастие к тому, что ему глубоко нравилось в самый ранний период жизни. Поэтому он может найти в последующие годы на чужбине более привлекательную, красивую природу, но она захватывает его меньше, чем природа родины, с которой слито все его существо. Так мы объясняем себе, почему у стариков сильная тоска по местам их детских игр, и у людей при виде местности, где они провели свою юность, возникает чувство, которое не поддается описанию и не может сравниться ни с одним другим чувством».

В своей книге Цангерль (была доступна мне только в дополненном издании 1840 г.) не отказывается от поэтических толкований и дополнений, но он в этом существенно сдержаннее Шлегеля.

Юные чувствительные индивиды особенно предрасположены к ностальгии. Эту болезнь он не относит, как большинство авторов, к меланхолии, а рассматривает ее как нечто особенное и из-за вида объекта печальной страсти, и из-за ужасной силы и ее разрушительного влияния