Мистер Одли был очень доволен происходящим. Нанял аспиранта факультета биологии следить за всем этим хозяйством – за качеством раствора, питанием, температурой, – а по вечерам, дождавшись, когда все разойдутся, включал радиоприемник на канале “Радио Классика”, усаживался рядом в кресло и часами наблюдал за своим подопечным.

Прочитав от корки до корки купленную книгу, мистер Одли теперь знал, что Гельминт при правильном уходе может прожить лет двадцать и вырасти в крупную особь.

Однажды, когда аспирант опоздал на двадцать минут, мистер Одли устроил ему выволочку – говорил об этике взаимоотношений, о чувстве вины, которое, по его мнению, должно усугубляться тем, что его подопечный полностью от него зависит. Корил за невежественную забывчивость, называл его неблагодарным и бесчувственным, и, когда наконец аспирант, оправдываясь, вяло пробубнил что-то вроде: нельзя же так, это же в конце концов просто червь, – мистер Одли разразился тирадой.

– Червь? Да что вы такое говорите?! Че-е-ервь. И говорите-то как-то особенно неприятно! Вы же в науке работаете. Ученым себя считаете. Все эти так вами называемые червяки поумнее вас будут. Вот знаете ли вы, что некоторые из них, – он говорил, размахивая руками, – вылупляясь в голове рыбы, выедают ту часть мозга, которая заведует пузырем, и рыба больше не в состоянии опуститься вниз – так и плавает, торчит из воды, ходит кругами, а утонуть не может. И что, спросите вы как никудышный ученый. А то, что так ее быстрее съест птица и в свою очередь распространит с испражнениями ее личинки. И после этого вы мне говорите, что они ничего не понимают. Да бросьте, ей-богу. Если вы считаете эти действия бессмысленными, то тогда мы с вами от этих самых, как вы же сами выражаетесь, червей недалеко отошли. Что мы сами делаем такого отличимого от действий так называемого червя, кроме того, что пытаемся выдавить собственную сперму в любую самку, которую нам удастся уломать?

Мистер Одли так надулся и покраснел во время этого монолога, что до смерти напугал Балтона, который поднялся к нему с приглашением на ланч. Аспирант стал молчаливее и точнее – похоже, он понял, что от него хотят, или же просто боялся мистера Одли. Но было неважно, отчего он переменился, главное, что теперь он выполняет свои обязанности качественно, и то, что аспирант иногда так странно смотрит, так это его личное дело. Мистеру Одли абсолютно наплевать, о чем думает про себя этот студент или кто он там еще, – главное, чтобы Гельминту было хорошо и сохранно.

И только все нормализовалось, вылилось в заведенные правила, как однажды, вернувшись с прогулки чуть раньше обычного, Одли застал аспиранта и Балтона у входа в свой кабинет – они выразительно шептались и замолчали, как только он появился. Одли тогда ничего не сказал, не подал виду, но определенные подозрения у него возникли. Что это за тайные переговоры? Что за секреты за его спиной? Может быть, это заговор против него? Но зачем? И только позже он понял, что заговор этот мог быть совсем не против него, а против Гельминта. Конечно, Балтон ревнует Одли к новому компаньону, и, конечно же, в его интересах сделать все, чтобы Гельминт исчез. А аспирант легко может ему в этом помочь. И сделать это необычайно просто – либо отключить обогрев, либо не заменить вовремя раствор или устроить какую другую каверзу, да так, что никто никогда не разберется.

Мистер Одли вызвал аспиранта в библиотеку на разговор и прозрачно намекнул, чтобы тот не думал, что все сойдет ему с рук. Ведь если что-нибудь случится с Гельминтом – отвечать он будет своею собственной головой.

На это аспирант кивнул, снял халат, сказал, что он больше работать не намерен, повернулся и вышел вон из комнаты. Мистер Одли даже растерялся. Он считал, что то, чем они занимались, необходимо им всем и такое пренебрежительное отношение к делу непозволительно. Но вскоре расстройство сменилось уверенностью, что, значит, человек был не настолько предан делу, то есть недостаточно надежен, и нечего о нем жалеть. Он тут же позвонил в университет королевы Мэри, и скоро аспиранта заменил человек со стажем. Новый биолог был вдвое старше, имел изувеченное кислотой лицо – но Одли навел справки и узнал, что эта порча никаким образом не связана с его неопытностью или неаккуратностью. Это произошло много лет назад по нелепой случайности. Одна из работниц заподозрила своего любовника в измене, украла со склада серную кислоту, вошла, опьяненная местью, в мужскую туалетную комнату, окликнула неверного – и плеснула ему кислотой в лицо. Но вендетты не вышло – облитым оказался совсем другой человек. Любовник остался цел и невредим, а биолог, и без того не пользующийся успехом у женщин, стал объектом для них совершенно непривлекательным. Половина его лица была словно вымазана овсянкой. А еще у него была идиотская привычка тонко сипеть оперные арии, но под строгим взглядом мистера Одли биолог научился быстро замолкать и только недовольно цокал языком, когда из него рвался очередной шедевр. В остальном это был человек степенный и в высшей степени надежный.

Несколько недель пролетели тихо и спокойно, пока однажды не произошло следующее. После ланча мистер Одли листал у камина журнал Лондонской библиотеки, когда из кабинета раздалось нытье биолога, отдаленно напоминающее романс Неморино из “Любовного напитка”. Одли любил эту наспех написанную оперу. Он отложил чтение и подумал о том, что давно уже не был в театре и стоит туда, пожалуй, сходить.

Однажды, кажется на “Травиате”, через проход от него сидел человек, по всей видимости, слепой, с собакой-поводырем. То есть человек сидел в кресле, а собака – у самых его ног. Очень тихо сидела. А потом воспитанно прилегла, положив голову на вытянутые вперед лапы. И почему бы Одли не посетить какую-нибудь премьеру с Гельминтом? Конечно, нужно будет заказать для этого походный аквариум, и это встанет в круглую сумму, но наслаждение, которое ждет их обоих, несомненно, окупит все затраты. Размышляя таким образом, мистер Одли решил уже было позвонить стеклодуву, но никак не мог вспомнить номера, так что Одли сморил послеобеденный сон, который прервался через час – осторожным стуком в дверь. Сначала он не понял, что стук настоящий, – так органично тот вплелся в сновидение, что Одли какое-то время действительно казалось, будто судья в зеленой мантии и лиловом парике стучит молоточком по кафедре, – и только когда стук повторился в третий раз, мистер Одли проснулся.

Стучал биолог, потом долго извинялся и сообщил, что с Гельминтом не все в порядке: он вял, не реагирует на тепло, и биолог серьезно опасается за его здоровье. Мистер Одли вскочил с кресла и, забыв про домашние туфли, босиком побежал к кукольному дому. Гельминт действительно показался ему каким-то безжизненно-серым, но, может быть, ему это просто показалось? Иногда, когда аспирант менял лампы в подсветке, тело Гельминта изменяло свой оригинальный цвет.

– Что же делать? – в отчаянии закричал мистер Одли и впервые посмотрел на биолога снизу вверх. – Может, позвонить ветеринару?

– Кому? – глаза биолога сверкнули недоверием. – Какому ветеринару? Они за это не возьмутся.

Мистер Одли торопливо закивал – он уже и сам понял, что сказал глупость, и ему было неприятно выглядеть перед биологом таким безнадежным дилетантом.