Я так испугалась. Думаю, ну всеооо – взрослые.

А оказалось все гораздо проще – Амур-Мон Амур изволили почивать. Лежат белым пузиком наружу, башка на подушке, ухи маленькие острые, носик влажный. Лапы сложены на груди – чистый собачий ангел. Девчонки им тихо любовались, боялись разбудить.

Ну а вчера, на праздновании Линкиного шестнадцатилетия, они уже оторвались – сначала танцевали под Агилеру на катке, потом несколько часов кидали шары в боулинге, там даже выпили по глотку шампанского, потом поехали в ресторанчик и там ужинали. Орали, хохотали, шумели, Машка два бокала разбила. Словом, все спокойно – все как всегда. Детский сад.

А потому что Мон Амура с ними не было.

– Мама, мама! Ты говорила, что еще рано учить Амура, – кричит Линка, – а он запомнил команду с первого раза! Я ему говорю: «Сидеть!» – он садится. И даю ему из ладони кусочек мяса.

Линка ушла на репетицию. Беру несладкое печенье, иду к Мон Амуру. Мне не верится, что щенок в два месяца может выполнять команды.

Командую ему, подкрепляя команду жестом:

– Сидеть!

Мон Амур немедленно садится на попу.

– Ай, молодец, Амур, молодец! – хвалю его и даю угощение. Из ладони, как Линка учила.

– Голос! – подаю ему другую команду.

Он внимательно смотрит, поднимает попу и опять плотно садится.

– Нееет, – говорю я ему. – Голос!

Он опять хлопается на хвостик.

– Го-лос! Го-лос! Гооолос!

Песик, не совсем понимая, что от него хотят, но стараясь угодить, чтоб похвалили и дали печенья, кротко протягивает правую лапку.

Я смеюсь так, что малыш пугается и прячется в укромное место, тревожно блестя оттуда глазами.

Амур… Мон амур…

У нас был день города. 550 лет – не кот начихал. В городе – народные гулянья, духовые оркестры, гости со всех концов планеты понаехали, маршируют туда-сюда строем. Ходят колонной нарядные, в прическах, с шарами. Фейерверки, фонари повключали, еще засветло, слепит все вокруг, лазерное шоу, из каждого двора салюты нетерпеливые – нет чтоб ночи дождаться. А у нас дома – интерес другой. Мы никуда – мы люди маленькие, скромные, примус починяем, гуляем с Амуром. Мур, я и Аркаша. Аркаша – это мой садиковский еще друг, партнер по бальным танцам во Дворце пионеров, а также отец моих детей, зять моих родителей. Аркаша, мы его зовем Кузьмич, да. Мы гуляем. Мур весь черный, мягкий, с белой грудью, белоснежными лапами и пыльной круглой попой – такая особенность, объясню дальше. Ему всего три с половиной месяца. Но он умный и экономный. Когда ему интересно, он садится – бережет силы. Вот идем мы мимо наших соседей, а там – американские бульдоги, самые редкие дураки среди собак, чемпионы по глупости. Неучи и гопники. Они видят Мура, их заплывшие глазки наливаются кровью, и начинают они рвать на себе рубахи, плюются яростно, визжат, орут – стоит такой гвалт, что на небе собираются тучи и замолкают от страха птицы. А наш плотный, сбитый щенок – любознательный, сразу усаживается поудобней, где стоял, как в партере, и давай безмятежно разглядывать разъяренных американцев, склоняя башку то к одному плечу, то к другому, растопырив зубья в улыбке на всю свою немаленькую бархатную рожу. И выскакивает американцевый хозяин Птира и орет:

– УБЕРИТЕ СОБАКУ!

Да? У него в вольерах – семнадцать голов, а нашего – уберите. Ну понятно, хладнокровие и выдержка нашей лайки кого угодно могут довести до умопомешательства. А тут американцы в тесных вольерах, без обучения и дрессировки, выращивают их толпами на продажу. Они же вообще, мягко говоря, лабильные. А если правду, то просто истеричные кретины. Бедные.

Ну, я не об этом, гуляем дальше. И вот Мур увидел велосипедиста – интересно же: идет дядька, промеж ног у него сооружение и крутится. Мур в восторге – раз! – и сел опять, припудрив пылью попку. И неловко нам с Кузьмичом все время там у него руками елозить, отряхивать под хвостом. Так и ходит вразвалочку, весь бархатный, глубоко черный, грудь и лапы – белые, а пятая точка – серая.

Приходим на луг, отстегиваем Мура от Кузьмича, и песик начинает носиться. Трава, как водится, ему пузичко щекочет, радостно и беззаботно Мур носится кругами, вспрыгивает всеми четырьмя, раззявив пасть, время от времени подбегая к нам проверить, радостно ли нам тоже и видим ли мы, как ему тут клево, в этом мире, присаживается, заглядывает ликующе нам в лица, ждет подтверждения. Мы улыбаемся, киваем, мол, да, Мур, – жизнь прекрасна, иди, скачи дальше. А тут Кузьмичу звонят и зовут в бильярд. Праздник же – все празднуют. Ну кто не знает, девочки, бильярд – это святое. Зовут, надо идти. (Святого у мужчин, между прочим, есть чуток – бильярд, рыбалка, баня, такое все…) Оставляет нас Кузьмич на лугу, а сам – туда, где море огней.

Мур измотался, устал страшно. Он же еще маленький. Собираем манатки – мячик, миску для воды, бутылку неполную с водой, еле телепаемся домой. Он усаживается отдыхать у каждого столба – то жука рассматривает, энтомолог юный, то цветок обнюхивает. А тут еще люди гребут навстречу – интересно же, запахи разные, праздник, ну. Причем интерес двусторонний. И надо отбиваться – все тянут руки погладить мягкую спинку и сделать замечание, что вся собака – красавец, но в конце собаки – пыльно, обтрусить бы. А Мур садится и садится, устал от впечатлений, столько всего интересного. А вскоре совсем прилег, соснуть часок в траве. Ну я подхватываю его на руки – так быстрей, он не возражает, умаялся.

А тут парк перекрыли, сержант всех заворачивает – Большой Брат должен как раз сейчас пройти по мосту, со свитой, депутатским значком на лацкане пиджака, жуликоватым – знакомым по фотографиям – таблом, в мерцающих каменьями часах, с барсеткой «Прада» и другими первичными половыми признаками. А сержант – мальчик знакомый – у папы моего тренировался, у нас по вечерам чай пил с сыром после тренировок. Я, помахивая собакой дружелюбно, ему, мол, Гриша, пропусти, а то я в джинсах драных не по-праздничному и вся заслюнявленная, потому что язык Мура у меня на плече уже валяется, хотя щенячий интерес к жизни не ослабевает – этим мы все отличаемся, наша семейка, да. Мы можем уже без сознания на каталке, но интересное не пропустим ни за что, глаз приоткроем, рассмотрим, запомним, запишем.

Гриша добрый мне – ну бегите, только быстро, а то мне попадет. Быстро мы умеем бегать, мой папа – тренер был, говорила я? Но это если налегке, а если волочь на себе уставшую толстенькую собаку, хоть и трехмесячную, но коренастую, сбитую и расслабленную, тут я мировых рекордов по бегу на короткие дистанции не побью. Ну правильно вы догадались, если догадались. Мы вышли один на один, прямо на середине моста, как в кино. Я с собакой наперевес, и он со свитой. Мур, молодец, чуткий, драматургию почувствовал сразу, увидел, что на нас неторопливо и церемонно шествует колонна с предводителем уездного дворянства. Все такие чопорные, стерильные. А он, главный, – ну чисто аум сенрике, что с японского языка переводится как «чистая истина», ну.

Мур, собственно как и я, такого не любит. Ну не любит он пафоса и вот этого вот, как будто люди – небожители, нектар хлебают, пыльцой столуются и не писяют совсем никогда. Вот когда я услышала Амуров потенциал – каКККой у него мощный бААс! Шаляпин впал в депрессию от зависти и удавился бы! Повиснув у меня на руках, мой щен виртуозно откостерил его величие по всем статьям и со всех сторон. Мощно, уверенно, презрительно. Красавчик.