Весьма характерно для М. В. Алексеева, что он не стал активно отстаивать свою точку зрения при принятии решения командованием Юго-Западного фронта, однако наиболее интересно другое. Позже он стал принципиальным сторонником нанесения удара по Австро-Венгрии, слабейшему союзнику Германии, и это произошло уже через девять месяцев после описываемых событий. Колебания Верховного главнокомандующего явно подталкивали и Н. И. Иванова, и поддерживавшего его тогда М. В. Алексеева к наступлению45. Михаил Васильевич понимал, что его предложения о наступлении на левом берегу Вислы не будут поддержаны. Н. И. Иванов аргументировал необходимость наступления в Карпатах появлением здесь немецких пополнений и опасностью деблокады Перемышля. М. В. Алексеев в этой ситуации счел необходимым поддержать своего непосредственного начальника46.

В результате возникла ситуация, когда параллельно существовали два плана наступления: против Германии в Восточной Пруссии и против Австро-Венгрии в Карпатах. Это было характерно для стиля руководства Николая Николаевича (младшего), проявившегося с особенной силой в период между Варшавско-Ивангородской и Лодзинской операциями. Результатом паллиативного решения стали распыление и без того недостаточных сил и полный отказ от предложений М. В. Алексеева, отражавших настроения армии. В начале 1915 г. большинство офицеров Генерального штаба считали, что лучшей стратегией будет наступление на Юго-Западном фронте при обороне на Северо-Западном. Впрочем, это уже было не важно. На наступление, планируемое Н. И. Ивановым, у армии не было ни средств, ни сил. Против немцев были сосредоточены 52 пехотные и 16 кавалерийских дивизий, количественно половина и качественно лучшая половина русской армии47. Всего же на фронте находилось 103,5 ослабленной русской дивизии против 41 германской и 42 австро-венгерских. При этом общий резерв Ставки состоял только из двух корпусов – Гвардейского и 4-го Сибирского, всего 4,5 дивизии48.

Тем временем 15 дивизий 10-й армии должны были своими действиями помочь переходу в наступление 33,5 дивизии 1, 2, 5-й армий, находившимся на левом берегу Вислы. С точки зрения Ю. Н. Данилова, 10-я армия бездействовала, и ее необходимо было вывести из этого состояния49. Между тем эта армия была уже серьезно ослаблена как раз в результате паллиативных решений Ставки. В декабре 1914 г. у Ф. В. Сиверса взяли шесть пехотных дивизий, пять стрелковых бригад и одну кавалерийскую дивизию. В феврале 1915 г. из 10-й армии для укрепления положения Юго-Западного фронта на Карпаты был переброшен 22-й корпус50. 9-10 (22–23) января корпус сдал свои позиции на Северо-Западном фронте другим частям и начал отход в тыл, к железной дороге51. Предполагалось, что это подкрепление поможет 8-й армии, которая пробивалась через Дуклинский перевал в Венгрию, но при отсутствии большого мобильного резерва у Ставки и у генерала Н. В. Рузского эта мера привела лишь к ослаблению армии генерала Ф. В. Сиверса52.

Численность германских сил в Восточной Пруссии оценивалась штабом Северо-Западного фронта и Ставкой примерно в 76-100 тыс. штыков1. Войска Ф. В. Сиверса с конца 1914 г. по-прежнему упирались в линию фронта противника, основанную на построенных еще в довоенный период укреплениях2. Вся активность русских здесь к концу 1914 г. сводилась к подготовке действий против укрепленного района Летцен, возникшего вокруг построенного в довоенный период форта Бойен3. Таковой была тактика, избранная ее командующим.

К середине декабря 1914 г. Ф. В. Сиверс признал невозможность быстрого прорыва через оборонительную линию противника, однако считая, что исключительно оборонительный образ действий негативно скажется на морали войск, предложил продолжать постепенное непрерывное движение армии вперед, немедленно закрепляясь на захваченных участках. Таким, хотя и медленным, но упорным движением армии вперед она могла наилучшим образом выполнить задачу по прикрытию тыла и сообщений армий фронта4.

Начальник штаба 10-й армии генерал барон А. П. фон Будберг относился к этим планам чрезвычайно негативно, считая армию совершенно неподготовленной к решению такого рода задачи5. Ее собственная оборона была линейно-крепостной: на практике это означало, что все было вытянуто в тонкую линию – и живая сила, и окопы, которые, правда, опирались на редкие узлы обороны6. В среднем на километр фронта приходилось по батальону слабого состава7. «Полки имели тогда по 3000 штыков, – вспоминал ротный командир 27-й пехотной дивизии, – но ввиду отправления многих частей на польский фронт 10-я армия была к этому времени ослаблена настолько, что на каждый полк приходилось не менее 4–6 верст по фронту.

Окопы были не непрерывные, очень слабые, и проволочные заграждения никуда не годные, а главное – позиции наши и здесь шли по открытым, низменным и болотистым местам. Ходы сообщения между окопами были вырыты неглубоко, местами приходилось прямо ползти по ним, чтобы не быть подстреленным немцами, а углублять замерзшую землю было очень трудно. Немцы, занимая сильно укрепленную командную позицию за рекой Ангерап, почти везде могли нас хорошо обстреливать»8.

Углублению окопов препятствовала не только промерзшая земля. Довоенная дренажная система была разрушена во время боев и строительства полевых укреплений, что, разумеется, прежде всего сказывалось в низине. Перед русскими позициями, как бы близко они ни подходили к немецким окопам, всегда оказывалось несколько линий проволочных заграждений9. Кроме того, они постоянно находились под огнем тяжелой артиллерии противника, что приводило к ежедневным потерям и изматывало нервы занимавших окопы частей, тем более что русская артиллерия получила строгий приказ экономить снаряды10. Усталость войск все более давала о себе знать. Немцы часто совершали короткие ночные вылазки, которые нередко заканчивались тем, что их партии уводили «за проволоку» русских пленных, попытки поиска которых, как правило, не были удачными. Застать немцев врасплох не удавалось – противник в большом количестве использовал прожекторы и осветительные ракеты11.

В общем, занимаемые русскими войсками позиции не годились ни для обороны, поскольку были слишком растянуты, ни для наступления, так как растянутость не позволяла сконцентрировать силы на тех участках, где у немцев не было обороны, подобной линии по Ангерапу12. В то же время в тылу 10-й армии не было ни готовых оборонительных линий, ни сколько-нибудь значительных резервов. Ее фланги оберегала кавалерия, что никак не гарантировало их от серьезной угрозы13. Между тем 10-я армия прикрывала ближние и дальние подступы к четырем основным железнодорожным линиям, по которым шло снабжение Северо-Западного фронта (Петроград – Вильна – Гродно – Белосток – Варшава, Полоцк – Молодечно – Лида – Волковыск – Седлец – Варшава, Москва – Смоленск – Минск – Барановичи – Брест – Ивангород, Москва – Брянск – Пинск – Брест). Разрыв противником движения даже по одной из этих линий мог поставить армии фронта в весьма тяжелое, а всех – в катастрофическое положение14.

Тем не менее штаб Северо-Западного фронта, считавший, что немцы возобновят свои атаки на Варшаву, ждал, что 10-я армия своими действиями отвлечет на себя внимание противника от левого, западного берега Вислы и не допустит переброски туда подкреплений из состава 8-й и 10-й германских армий. Ставка также считала, что в Восточной Пруссии русские войска имеют достаточное превосходство в силах, чтобы приступить к реализации плана вторжения в эту немецкую провинцию15. «У изучающего деятельность Рузского в то время, – писал участник и исследователь этих боев, – не раз возникает впечатление, что при некоторых его оперативных соображениях и планах противник совершенно не принимался им во внимание. Через все его мероприятия красной нитью проходят предвзятость и упрямство относительно предполагаемых им намерений германского Верховного командования»16.