будто Великий Смог снова накрыл город и проник в пропитанный затхлостью салон, так что с трудом можно разглядеть хоть что-то дальше своего носа. Свет давит на глаза (которые пусть и остались где-то за пределами чёрно-бело-красной нереальности, но вполне себе болят), на грудь, на плечи (которых тоже как бы нет), медленно, но неумолимо сжимает горло, ядовитыми миазмами протискивается сквозь крепко сжатые губы. Хотя, их ведь тоже нет…

Я расслабляюсь. Сдаюсь. А что ты можешь сделать, если стоишь в чистом поле на пути несущегося зигзагами торнадо? Только упасть на землю и молиться, чтобы он обошёл тебя стороной. Конечно, можно побежать налево, направо, вперёд, назад – вариантов масса, выбирай любой, вот только шансов они не добавляют. Всё равно всё будет зависеть от того, куда пойдёт торнадо, а не от того, что будешь делать ты. Я понимаю, что сопротивляться бесполезно и откидываюсь назад, ощущая спиной невысокую спинку, даже чувствуя грубую ткань обивки, будто оказался здесь голышом – значит, всё-таки автобус… Несуществующие руки ложатся вдоль тела, голова опускается на грудь.

Становится полегче, словно багровый свет принимает мою капитуляцию и решает дать мне немного воздуха. Я ощущаю дрожь корпуса и слышу глухое урчание откуда-то спереди – заработал двигатель, меня качает из стороны в сторону – автобус трогается и медленно едет вперёд, еле слышно поскрипывая обшивкой и шелестя шинами по мокрому асфальту.

Свет притух, уже не пробиваясь сквозь сомкнутые веки. Я рискую приоткрыть глаза. И правда, всё вокруг больше не залито всеподавляющим им, только еле заметная багровая дымка плавает в воздухе. Я смотрю вверх: свет прилип к потолку, совсем чуть-чуть наползая на верхние края окон, затаился, утрамбовался в плотный слой ваты. И наблюдает оттуда за мной, готовый в любой момент снова накрыть меня и сдавить горло мягкой, но очень крепкой лапой.

Что ж, не будем его провоцировать.

Я опускаю глаза и оглядываюсь. Как есть, салон старого лондонского двухпалубного автобуса: сиденья на двоих, обитые кожзаменителем, с выпуклыми тканевыми спинками с дурацким узором – всё красное,       красные панели на стенах, красный пол с металлическими лентами в проходе, лестница на второй этаж с хромированными поручнями… Раньше я мечтал побывать в столице бриттов и с упоением рассматривал картинки главных достопримечательностей, и технику тоже не обделял вниманием. Я представлял, как покинув Хитроу, для начала возьму автобусную экскурсию, заберусь на второй этаж и покачу по заполненным чёрными зонтиками улицам, смотря сквозь капли, стекающие по стеклу, на Букингемский дворец, Биг-Бен, Вестминстерское аббатство, Тауэр. Буду ехать под бубнёж гида, рассказывающего о том, что я и так знаю и смотреть, смотреть, смотреть, впитывать атмосферу самого чопорного города мира.

Почему-то мне казалось, что в Лондоне дождь идёт не останавливаясь. Хотя я и знал, что это не так – стереотипы въедаются в наши головы, и их очень сложно потом оттуда вытравить.

Но на этот раз погода не подвела: моросит, тоненькие струйки сбегают вниз и пропадают, добираясь до чёрной ленты уплотнителя. Медленно-медленно мимо меня проплывают размытые дома с провалами окон, в которых вольготно себя чувствует непроглядная тьма, какие-то ещё могут похвастаться стёклами, в них можно разглядеть отражение проползающего мимо красного туловища, какие-то наглухо закрыты фанерой, и они, честно говоря, выглядят приятнее всего. Входные двери в большинстве своём крест-накрест забиты досками, но встречаются и распахнутые настежь, правда, от них хочется оказаться подальше.

Улица освещается только тусклыми фонарями, которые не сильно ярче устроившихся на гнилом пеньке грибов. Луна, если она и есть, не может пробиться сквозь сплошную завесу тёмных туч. Капли дождя падают ровно вниз, как будто снаружи нет даже намёка на ветер.

Нет мусора. По крайней мере, я не могу разглядеть его со своего места. Но клочки бумаги и одноразовые стаканчики должны быть видны на чёрном асфальте в любом случае. А их нет.

Город был брошен своими обитателями. Только перед уходом они основательно прибрались, опустошив мусорки и подметя все закоулки и тупички. Или город поглотил копошащихся на его огромном теле существ вместе со всем их добром и отходами жизнедеятельности.

Интуиция подсказывает, что этот вариант может быть ближе к истине, но тогда непонятно, кто забил окна и двери. Те, кто пришёл после?

Автобус неожиданно останавливается, да так резко, что я чуть не съезжаю со своего места. Выругавшись про себя, я подтягиваю тело (которого как бы нет) обратно и приникаю к окну в надежде разглядеть, что там случилось. Как назло, фонарь, под которым мы остановились, чуть ли не самый тусклый на улице, и я чуть глаза не ломаю, пытаясь рассмотреть хоть что-то в глубокой тени автобуса.

Открывается входная дверь. Бесшумно, будто этому чуду техники не под пятьдесят лет, а пару месяцев. Хотя, с другой стороны, кто знает, в каком Лондоне я сейчас…

Через мгновение на ступеньках возникает фигура в чёрном дождевике, капюшон которого нависает так низко, что смотреть из-под него должно быть чертовски сложно. Капюшон чуть-чуть, самую малость поворачивается в мою сторону и застывает в таком положении. Так бывает, если повернуть голову, его не снимая. Меня явно заметили и сейчас рассматривают.

Но ведь город оставлен людьми. Вот только та бедняжка на остановке… Бедняжка, спокойно стоящая посреди мёртвого города и спокойно входящая в залитый кровью автобус?

Внезапно владелец дождевика запрокидывает голову вверх, капюшон съезжает назад, и моему взгляду открывается бледное женское лицо. Тонкие, почти незаметные губы, острый подбородок, прямой нос и абсолютно гладкая кожа на том месте, где должны быть глаза.

Глаз нет, а взгляд есть. Холодный и голодный.

Аккуратный ротик приоткрывается, а потом вдруг распахивается безразмерной пастью, неровно усыпанной длинными и тонкими зубами, как у глубоководного удильщика. Беззвучный крик накрывает меня и выдавливает последние мысли. Потусторонняя тварь (хотя, на самом деле, это я тут потусторонний – гость в этом чёрно-белом мире) прыгает на меня.

«Будьте осторожны со своими желаниями – они имеют свойство сбываться», – проскакивает не вовремя короткая мысль.

Похоже, тот, кто сказал эту фразу, решил доказать её на практике на моём примере, причём с присущей ему извращённой иронией, незаурядной фантазией и приличной долей садизма.

В это мгновение, скорее всего, последнее, я хочу жить так сильно, как никогда ничего не хотел.

Только уже поздно.

Тело на полу в коридоре нашли почти сразу. Подъехавшие через считанные минуты работники «скорой» констатировали смерть от сердечного приступа, а врач, первым осматривавший труп, готов был поклясться, что увидел в широко распахнутых мёртвых глазах, уставившихся на белую