В толпе охнули сразу несколько женщин.

– Я знаю! – забыв даже стонать, вскочил с пола Букаха. – Я покажу! Я давно говорил, что государству нужна железная рука! Что попало делается! Хватит! Развели тут…[2] вертеп!.. Вот таким должен быть истинный правитель Лукоморья! Не подумайте, что я подхалимничаю! Ненавижу подхалимов! Я ведь человек военный, простой – что думаю, то и говорю!

– Вот за это я военных и люблю, – ядовито ухмыльнулся в бороденку колдун и бросил командиру своего отряда: – Тебе, Ништяк, кажется, денщика было надо? Вот, дарю. А остальных – в каталажку. Кончилось их время. Веди… как тебя? Козява?

– Букаха, – угодливо подсказал свежепожалованный денщик. – Но если вашему величеству угодно звать меня Козявой… Ха-ха… Очень остроумно… Я не против… Козява… Мне даже нравится… Большого ума человек… Государственного…

– Ты не против? – высоко подняв тонкие седые брови, расхохотался Чернослов. – Он не против! Ну, вот и хорошо, Козявка. Веди, да не споткнись. А то… как это ты тогда сказал? «Полетят клочки по закоулочкам?»

– Не извольте сомневаться, ваше величество – Бу… Козявка свое дело твердо знает. С младых ногтей в армии. Тут без дисциплины никуда. Без дисциплины в армии бардак. Я приказы выполнять…

– Заткнись, – поморщился Чернослов, щелкнул перед его лицом пальцами, пробормотал три рваных слога, и Букахин рот мигом захлопнулся, как дверь на пружине, успев, тем не менее, прикусить язык.

– Болтаешь ты слишком много. Для денщика. Лейтенант ведь может и решить, что такой денщик ему не нужен, и отправить тебя к этим… в казематы.

Букаха в немом ужасе затряс головой, завращал глазами, замахал руками…

– Отныне ты будешь нем, как рыба. Пока я не передумаю. Понял? – холодно отмеряя слова как капли яда, покривил губы в брезгливой улыбке Чернослов. – А теперь пошел отсюда.

Тем временем солдаты пинками, тычками или просто волоком вытащили из-за разгромленного стола бывшее руководство страны, согнали в тесную кучу и, предводительствуемые Букахой, трясущимся не то от страха, не то от радости, что все пока обошлось для него так удачно, погнали всех по коридору к выходу.

Но тут Чернослову пришла в голову еще одна забавная мысль.

– Стоять! – приказал он, и толпа пленников, налетев на бронированную стену солдат, в испуге остановилась.

– Я думаю, не будем откладывать тело в долгий ящик, – осторожно, как будто в предвкушении чего-то долгожданного и радостного, потер Чернослов костлявые желтые руки и обвел цепким взглядом толпу лукоморской знати. – Ты, – он ткнул пальцем в царицу, – Ты – Ефросинья.

– Попрошу мне не тыкать, – та гордо вскинула голову.

– Ты – Симеон, – не обращая внимания на ее тираду, указал он на царя.

– Я не боюсь тебя, злодей!

Колдун удовлетворенно кивнул.

– Очень хорошо. А ты, – он кивнул на краснощекую девушку лет семнадцати, испуганно жавшуюся к Ефросинье, – Серафима.

– С-сераф-фима, – не сводя глаз с колдуна, как кролик с удава, кивнула та.

– От меня не скроешься, – удовлетворенно кивнул он. – Вы трое будете содержаться отдельно. В башне. Потому что вас ждет особая участь.

– Серафимушка!.. Доченька моя!.. Пустите ее!.. – рванулась Конева-Тыгыдычная к девушке, но стража отшвырнула ее.

– Старается защитить чужую девчонку… – деревянно улыбнулся колдун. – Как благородно… Как мило… Гоните их дальше, чего встали! Крысы в подвале проголодались! А этих троих – в самую высокую башню дворца! И глаз с них не спускать!

Убедившись, что коридор опустел и лишь тройка зверского вида солдат осталась стоять у дверей на часах, Чернослов решил, что пришла пора перейти к третьей части своего плана.

Из глубин серо-зеленого балахона он бережно извлек заморскую выдумку в виде книжицы, отнятую им по дороге в Лукоморье у какого-то купца. Была она обтянута лакированной крокодильей кожей, с золотыми уголками и таким же золотым обрезом. Все страницы книжицы были чистыми, белее снега, лишь разлинованы простым карандашом на колонки, подписанные емкими заголовками: «Что сделать», «Когда сделать», «Зачем сделать», «Можно ли не делать», «Именины» и «Адрес голубиной почты». В верхней части каждой страницы золотыми буквами витиеватым шрифтом было начертано изречение дня. Сегодняшнее гласило: «Лучше записать и не забыть, чем не записать и забыть». К книжице прилагалось покрытое позолотой перо, золотая же чернильница-непроливайка и миниатюрное, но увесистое пресс-папье, естественно, тоже из золота.

Называлась такая штучка непонятно, но солидно: устроитель.

Сейчас первые страницы этого устроителя были исписаны красивым ровным почерком колдуна.[3]

Чернослов с почти осязаемым удовольствием открепил от корешка золотое перо, отвинтил колпачок непроливайки, аккуратно обмакнул кончик пера в чернила, полученные из вымирающего вида океанской каракатицы, как гласила надпись на сосуде, и ровной линией зачеркнул верхнюю строку: «2 октября. 18:00. Развязать кровавый террор». На очереди оставалось: «2 октября. 18:30. Обеспечить верность дворцовой прислуги».

– Эй, Надысь, – повернулся он к одному из оставшихся солдат. – Кольца у тебя?

– Так точно! – указал тот на черный мешок в углу.

– Будь готов.

– Всегда готов!

Как всё было просто… Хорошо, что он не послушал царя Костея и не взял с собой тысячу, как тот настаивал. Сотня обученных солдат и полмешка золота – вот и всё, что потребовалось, чтобы пройти насквозь и подчинить эту непонятную, нелепую страну. Меньше затрат, меньше сил – больше чести. Царь обещал учесть его искусство и изобретательность при раздаче завоеванных провинций. Надо будет придумать, что ему выбрать – Шантонь и Лотранию или Сулейманию. А может, Вамаяси?…

Ладно, приятные планы оставим на потом. Сейчас надо еще немного поработать.

Не удержавшись от искушения, он еще раз обмакнул кончик пера в чернила и, едва дыша от усердия, помогая себе языком, вычеркнул и вторую строчку в устроителе. Ведь обеспечить верность – раз плюнуть. Все равно что уже сделано. А как приятно смотреть и оставлять пометки на белой рисовой бумаге!..

Тщательно промокнув черную линию пресс-папье, он убрал весь роскошный комплект обратно и вернулся в окружающую его действительность.

Верность, верность… Никуда от тебя не денешься…

Обломки мебели послужили пищей костру, разведенному прямо на каменном полу. Из заплечного мешка он достал с десяток полотняных мешочков с порошками и травами, затем небольшой закопченный котелок. Не без труда отыскав в груде павшей посуды все еще целый и вертикальный кувшин с водой, колдун наполнил из него котелок и, дождавшись, пока вода закипит, сел перед ним, скрестив ноги по-сулеймански, и стал по очереди высыпать в нее содержимое мешочков, читая нараспев монотонное заклинание.