хмельна, а может, место не по чину, не по званию; иль надсмехался кто над тобою. Отвечает ему богатырь:

— Ай и чарка крепка, и еда вкусна, да и место по чину, по званию. А насмехался надо мной Илья Муромец: мол, я ростом не вышел; всем богатырям любое болото по щиколотку, а я непременно по голову увязну. Ой да за обидушку, за злобушку меня сие надругательство и пробрало! Пойду-ка я, князь, самое большое на Руси болото ногами измерять, голенищами мерить.

Встаёт Сухмантий на резвы ноженьки, берет для пути, для дороги лишь свой ножичек-кинжалище да идёт к той заводи тихой, к тому болоту Великому, что в области Вологодской. А как дошёл до болота, так и полез в него: к самой глубокой глубине шагает и всё больше в трясине увязает. Увяз он посреди болота по самую голову, а ногами достал до дна. И всё, и ни туда, и ни сюда! Сидит богатырь в болоте, судьбу ругает, а про ум свой поминать и не думает — не догадывается.

Прошёл день, прошёл другой, а на третий день детинушка кричать отважился. Стыдно былинному на помощь звать, но деваться некуда — зелена вода ко рту подступает, газами болотными булькает.

«Вот уже и смертью пахнет», — подумал Сухмантий Одихмантьевич.

— Помогите, спасите! — заголосил он, и не то чтобы заплакал, а вроде как капли пота в илистую жижу обронил.

Услышало эти крики Лихо одноглазое, вышло из своей ветхой избы, стоящей на самом краю болота. Подлетело оно к мученику могучему, косится, приглядывается:

— И что это за русский дух ко мне припёрся? Этого уж точно сожру!

А само Лихо на вид, как старая, злая баба: седые волосы до земли, платье в заплатах, пальцы скрючены, единственный глаз бесовским огнем горит.

Видит Лихо, что богатырь увяз по самую голову, уселось ему на шелом и ждёт, когда тот дух испустит. А ожидая, то хихикает, то собакой гавкает, то волком воет — жути нагоняет на мужика могучего. Невмоготу стало сильному богатырю в болоте сидеть, да ещё с Лихом на голове, кликнул он по-птичьи, по-соколиному. Подлетел к нему сокол ясный, дружок его верный, в пол-прискока за хозяином следовавший в пути нелегком. И говорит птице мужичище стоялое:

— Ой ты, сокол малый, лети-ка ты в Саратов-град, найди там на ярмарке двух медведей-великанов, тех что на гармониках играют, люд честной веселят. Шепни им на ухо: мол, Сухмантий Одихмантьевич, великий русский богатырь в беде, пущай на выручку бегут!

Встрепенулся сокол ясный и полетел к городу Саратову, до ярмарки той шумной. Нашёл он средь толпы медведей-великанов на гармошках пиликающих, веселых-развеселых: то ли в хмелю, то ли в бреду — непонятно. Присел соколик к мохнатым на уши и горе горькое поведал:

— Гой еси, медведи бравые, в беде ваш брат названый, великий русский богатырь Сухмантий Одихмантьевич, тонет он в болоте Великом, в той области Вологодской. Помогите чем можете, а лучше на выручку бегите да поскорей, ведь жить осталось ему совсем немножечко!

Осерчали косолапые от новостей таких, кинули гармони свои оземь, подскочили и побежали к тому болоту Великому, что в области Вологодской. Бегут: малые озера меж ног пускают, мелкие леса перешагивают, реки буйные играючи перепрыгивают. Соколик еле поспевает за ними.

Подбежали медведи к болоту, а там их брат названный в трясине тонет, почти не дышит уже, а на его головушке Лихо одноглазое пляшет, Смертушку призывает. И та, вроде как, летит уже. Заревели косолапые, рассвирепели и кинулись брательника своего спасать. Вытащили они богатыря, взвалили его на спину к медведю старшему, да понесли в Киев-град к ласковому князю Владимиру. Бегут: малые озера меж ног пускают, мелкие леса перешагивают, реки великие играючи перепрыгивают.

Принесли они Сухмантия в Киев-град к хоромам княжеским, прямо в гриденку светлую заносят, кладут на лавочку:

— Принимайте гостя дорого, еле-еле его полумертвого вытащили из топи Вологодской, — откланялись медведи-великаны и обратно в Саратов-град на ярмарку веселую поспешили (деваться некуда — тянет).

А в гриденке у князя пир почестный гудит для купцов, бояр и всех русских, сильных, могучих богатырей. Догадался Илья Муромец: зачем Сухмантий Одихмантьевич в болото лазил. Поднял он соратничка своего на смех да прилюдно! Долго смеялись бояре, князья, богатыри и поляницы удалые над воином-недотепой. А затем эта история в народ пошла, байками, анекдотами обросла, скоморошьими потешками по площадям покатилась. Бежал из Киев-града Сухмантий Одихмантьевич куда глаза глядят! Народ гутарил, что видели его в пустыне Одихмантьевой. А где пустыня та, в каких краях — не ведомо.

Баю-бай, Егорка, спи крепко-крепко.

И не бойся смеха малого, а бойся смеха большого.

Но на болото не ходи, пустое это, ни грибов там,

ни ягод, лишь филином ухает Лихо одноглазое —

богатыря Сухмантия ждёт не дождётся,

на всех заблудших кидается: сядет на голову

прохожему-перехожему, ноги свесит и мучает

его до самой смерти. Баю-бай.

Лихо Одноглазое — нежить, сутулая великанша-людоедка с длинными зелёными взлохмаченными волосы, острыми когтями и с одним глазом на лбу, с сильным обонянием. Живёт на болоте. У неё есть волшебный череп, который криком зовет людей. Когда те подходят близко, лихо бросается на них и пожирает. Логово лиха находится на дне болота (или лачуга из веток на краю болота), наполненная человеческими костями, которые оно обглодало. Если после встречи с лихом, путник остаётся жив, то лихо насылает на него порчу и это может привести к смерти человека.

Банник и Ставр Годинович

Решил отец Егорки баньку поставить у ручья. Выкопал для проруби ямку, она водицей то и наполнилась. Рядышком место для баньки подготовил: поляночку от деревьев и кустиков очистил, выкорчевал пни, снял дерн, землю перелопатил, устлал бревнышками, укрепил глиной, сделал насыпь и сколотил дубовый сруб с дверцей, да оконцем под самой крышей. А щели законопатил мхом, льняной паклей и смолой древесной. Печку-каменку сложил да гладкие камушки для пара приволок. Вкатил бочку для водицы и чан для купания. Принес парочку ушат, дровишек берёзовых заготовил и всё, можно мыться. Ан, нет.

— В баню банный дух войти должен. Надо б его чёрной курицей задобрить. Пойди, Егорка, излови чернушку! — сказал отец.

Побежал малец в курятник, поймал чёрную курицу, принёс отцу:

— Нате, тятенька! А дальше то что?

— Теперича сверни птице шею да закопай её под порогом нашей баньки. Банный дух и придёт, покуда спать мы будем.

Свернул Егорка курице шею, закопал мёртвую у порога. А батяня чёрный хлебушко с солью