нёшенек, авось подсобить в силе, а не выйдет до завтраго, знать не судьба, бог дал, бог взял.

С судьбой Игнат Селижаров знаком был не понаслышке. Жена его Авдотья до этого рожала девять раз, вот только к сегодняшнему дню выжили всего трое детишек – две старшие девочки Лида и Нюша да следовавший за ними сынок Максим. Шестеро других померли, кто сразу после рождения, кто от болезней в возрасте от одного до трёх лет. Авдотья после последней потери отпрысков своих так и говорила:

– Непригодна я, видать, стала, Игнатий, для произведения потомства здорового. Да и годы уже не те, скоро сорок стукнет.

Уразумел это и супруг её верный, любимый. Только хотелось ему непременно ещё одного сынишку в подмогу. Хозяйство разрасталось, крайне требовались ещё одни мужские руки. Задуманный малыш должен был поставить точку в наращивании количественного состава селижаровского семейства.

Кудыщи так Кудыщи. Делать нечего, хоть и темно. На дворе пурга жуткая, ни зги не видно, ветрюга волком воет. Да и время больно нехорошее, ночь на воскресенье. Люди на отдых настраиваются, а ехать-то надобно и как можно быстрее. Промедление смерти подобно, смерти его дорогого сына, рождения которого Игнат дожидался больше всего на свете. Запряг он в сани лошадь и отправился в путь.

До фельдшера-то, к счастью, недалеко, всего-навсего каких-нибудь вёрст восемь, но метель-зараза спутала карты. Хоть и знал Игнатий дороги здешние вдоль и поперёк, поплутал он в ту ночь изрядно.

Было уже под утро, когда с горем пополам да в паре с измождённым конём доплёлся, наконец, до Кудыщ, села по меркам Тверской губернии весьма и весьма солидного, назначенного недавно волостным центром. Дворов крестьянских и ремесленных этак сотен пять, разбиты все они по нескольким улицам. Церковь стоит огромадная,

хоть и немного запущенная, ремонту требующая, и ещё несколько больших домов, каменных.

И главная, немалая по тем временам достопримечательность – строящаяся железная дорога сообщением Бологое – Полоцк с остановкой в Осташкове. Осташковым именовали главный населённый пункт родного уезда. А где был тот Полоцк, и почему новая железная ветка должна была соединить его именно с озером Селигер, не таким уж известным в империи, этого Игнат, как, впрочем, и все остальные, не знал.

В воскресные утренние часы обнаружить живую душу на кудыщинских просторах оказалось делом весьма затруднительным. Лишь на одном из пустынных перекрёстков, освещённом фонарём керосиновым, улыбнулась Игнатию удача в образе подвыпившего мужика.

Заплетающимся языком сумел он таки объяснить, как найти дом фельдшера Никодима Петровича. Да ещё по-русски присовокупил своё личное о нём мнение – порядочный это, мол, благообразный человек, знает толк, положительности в нём пруд пруди, всё село молится на него не зазря, не чета настоятелю церкви отцу Пафнутию, который такой-сякой, хоть и в каждой бочке затычка, да на всё с высокой колокольни положил и в ус не дует.

«Неудобно вроде бы будить так рано врачевателя, но иного выхода нет, они, чай, должны быть к тому привыкшими», – рассудил Игнат.

В дверь пришлось стучать долго. Только через четверть часа внутри послышался какой-то шум, и вскоре раздался женский голос:

– Кто там?

– Мне дохтора достопочтенного Никодима Петровича.

– А по какому вопросу?

Тут внутри Игнатия что-то щёлкнуло, не смог он сдержать чувства и сбивчиво, не стесняясь слёз, поведал о причине своего приезда.

Дверь распахнулась, и стройная, миловидная женщина лет сорока пригласила его войти.

– Очень, очень вам, голубчик, сочувствую. Но дело в том, что Никодим Петрович вчера вечером уехал в Осташков и обещал вернуться не раньше утра понедельника.

При этих словах Игнатию Ильичу стало совсем плохо. Только что его надеждам на сына был вынесен смертный приговор. И зарыдал он громко, навзрыд, как в детстве, когда получал от отца совершенно незаслуженную, несправедливую порцию розг. Спустя минуту ему, правда, стало неловко за собственную слабину. Утерев слёзы и поблагодарив за беспокойство, он направился к выходу.

– Погодите, – раздалось ему вслед. – Возможно, я могла бы всё-таки чем-то вам помочь. В одной из деревень поблизости от вас живёт удивительная женщина, которой подвластны многие заболевания. Звать её Аграфена Панкратьевна. О её диковинных способностях врачевания знают немногие, иначе ей и прохода не было бы. Да и она сама не берётся за лечение всех и каждого. Её пациентами становятся только люди «хорошие», вызывающие её доверие. А чтобы определить, человек плохой или хороший, ей достаточно одного взгляда. Аграфена, кстати, и будущее предсказывает.

– Таких воистину знающих и ясновидящих людей на Руси не так уж много, – продолжала хозяйка дома. – Не беспокойтесь – это не ведьмы и колдуны, а замечательные природные лекари, обладающие невероятным сверхъестественным даром целительства. Никодим Петрович и сам между прочим частенько к ней заглядывает. Вам решать, но если сочтёте уместным, мчитесь к ней что есть мочи и, передав поклон от Лизы Павловны, так меня зовут, просите о вспомоществовании.

Метель, к счастью, прекратилась. Названная деревня была Игнатию знакома. Располагалась она от родных мест на самом деле совсем близко, так что уже через час Игнатий придержал коня у четвёртого от начала дома.

Возле убогой, немного покосившейся избушки высились громадные сугробы, которые, казалось, никто никогда не разгребал. Однако из трубы на крыше домишки вилась тонкая струйка дыма. Начинало светать. Пробраться

к входу можно было, только преодолев глубокие снежные завалы. Большого труда для визитёра дело это привычное не составило – в санях всегда ждала своего череда лопата уникальной формы, смастерённая искусными руками Игнатия. Дверь перед посетителем распахнулась мгновенно, ему не пришлось даже стучать.

Перед ним предстала худенькая, невысокого росточка старушка с испещрённым сетью морщин лицом. На первый взгляд ей было лет сто. При всём при том манера говорить и двигаться выдавала в ней женщину относительно молодую, под пятьдесят, которую как бы насильно состарили некие злые духи.

Поразили Игнатия прежде всего глаза Панкратьевны. Они, казалось, источают какой-то огненный свет, будто новомодные электрические лампочки, какие он видал в поместье господ Сугряжских. Поклон от Лизы Павловны имел, вероятно, статус волшебного слова. Знахарка тут же согласилась отправиться на подмогу.

Через полчаса лихой, но подуставший селижаровский конь домчал сани до отчего дома. Родные и повитуха встретили неожиданную гостью вначале малоприветливо, но потом растаяли. Рассказ об отсутствии фельдшера всех ужасно расстроил. Состояние младенца не только не улучшилось, но и обострилось ещё больше. Ребёнок задыхался, временами переставая дышать. Конвульсии на тельце, по-прежнему с синеватыми пятнами, становились всё чаще. Авдотья и дети распухли от слёз.

– Не протянет, поди, и до вечера, штоб хоть денёк полный на свете белом