цепляется взглядом за мою руку. — О-о, ну так и знала, что ты попытаешься использовать этот трюк. Девицы вроде тебя на всё пойдут, лишь бы окрутить перспективного мужчину.

— Какой трюк? — шепчу отчаянно, по щекам ползут слёзы. — На что «всё»? Я не…

— Так, некогда мне тут с тобой разбираться, — она отмахивается от меня. — На вот, держи, — всовывает в руку несколько бумажек, я машинально сжимаю пальцы. — Хоть ты и врёшь, но, надо признать, почти талантливо. Может, с кем другим и сработало бы, но не со мной. И не вздумай приходить, звонить или стучать в квартиру, она выставлена на продажу.

Она разворачивается и уходит. Я, покачнувшись, опускаюсь на ступеньки и тупо, непонимающе смотрю на руку, в ней пятитысячные купюры. Моргаю, с ресниц срываются слёзы, пятна расплываются на бумаге.

— Диночка, детка, что с тобой? — слышу чей-то голос.

Кажется, соседка. Мне всё равно.

— Ничего, — свой голос слышу словно со стороны. — Я пойду.

Собираюсь с силами и поднимаюсь. Медленно иду к себе, ложусь на диван и проваливаюсь в какой-то странный, тяжёлый сон.

Спустя несколько часов просыпаюсь с раскалывающейся головой и беру телефон. Господи, откуда столько пропущенных с незнакомого номера? Неужели?!..

Мобильный начинает вибрировать в руке.

— Да?

— Апраксина Надежда Леонидовна?

— Да, это я.

— Апраксина Мария Вячеславовна кем вам приходится?

— Это моя мама, — отвечаю на автомате и меня накрывает каким-то удушающим ужасом. — Что с ней?! Кто это?!

— Вам звонят из городской клинической больницы. С вашей матерью произошёл несчастный случай.

В больницу я врываюсь спустя полчаса. Подбегаю к регистратуре, где мне сообщают, что мама в ожоговом отделении, и называют фамилию врача, к которому можно обратиться за информацией. С трудом нахожу в хитросплетении коридоров нужный мне кабинет. Пытаюсь успокоить дыхание и стучу.

— Здравствуйте, — вхожу в крошечную заваленную бумагами комнату. — Я Надежда Апраксина. Моя мама…

— Да-да, садитесь, — мне кивает на стул усталый врач, по виду ему за сорок, может, ближе к пятидесяти. — Так, значит, Надежда, у вашей матери ожоги третьей степени, поражено около тридцати процентов кожи, процентов десять из них — глубокие. Это значит…

— Не объясняйте, — шепчу онемевшими губами. — Я знаю, что это значит. Я учусь в медицинском.

Врач смотрит на меня уже по-другому, кивает.

— Тогда вы понимаете, что сами они не заживут. Потребуется некрэктомия, пересадка кожи, возможно, не одна операция…

— Как… как это могло случиться? — мама такой профессионал, она всегда была осторожна…

— Насколько мы поняли, несчастный случай на производстве, — сочувственно говорит мне мужчина.

— Она поправится?

— Сейчас состояние тяжёлое, но прогноз в целом благоприятный, — осторожный ответ, но другого я и не ждала.

— А участки поражения? — спрашиваю, затаив дыхание.

— К сожалению, один из них — на лице, — помедлив, отвечает он.

Содрогнувшись, утыкаюсь в ладони. Чувствую чужую руку на плече, но меня сейчас вряд ли что-то может утешить. Нет! Я не расклеюсь! Я нужна маме!

— Всё в порядке, я справлюсь, — встаю, глядя врачу в глаза. — И она справится. Она сильная.

Он кивает, и мне даже кажется, что я вижу уважение в его глазах.

— Сейчас к ней, конечно, нельзя, — не спрашиваю, но получаю утверждающий кивок.

— Можете звонить с вопросами напрямую мне, меня зовут Леонид Львович, — говорит вдруг врач, и я, опешив, поднимаю на него взгляд, а он улыбается. — Я уверен, когда-нибудь мы станем коллегами, так что, думаю, вы не будете надоедать мне звонками в час ночи?

— Конечно, Леонид Львович, — киваю и с трудом улыбаюсь в ответ. — Спасибо вам огромное. Я и не ожидала… Ах!

Складываюсь пополам от неожиданной боли, пронзающей все внутренности.

— Надежда?!

Очередной спазм такой силы, что у меня вырывается стон, я падаю на колени, сворачиваюсь клубочком на полу.

Слышу, как Леонид Львович звонит куда-то, командует, что это срочно, потом помню, как резко открывается дверь, вбегают двое врачей в хирургических пижамах, затем следующий приступ боли, и всё темнеет.

Глава 3

Несколько лет спустя

— Плазма? — тихий вопрос в сторону анестезиолога.

— Один флакон, — негромкий ответ.

— Кровь закажите, — опять хирург.

— Уже, — это ассистент.

— Зажим, — а это мне.

Подаю нужный. Сначала для захвата лёгочной ткани. Затем — сосудистый. Проговариваю про себя, ведя подсчёт: использованы зажимы Фёрстера — один, Дебейки — один… Мозг работает в автоматическом режиме, отсчитывая впечатанные в подкорку манипуляции. Операция идёт своим чередом.

— Гемодинамика стабильная, — анестезиолог.

— Мышцы, — гибкие пальцы накладывают шов. — Надя, что ты мне суёшь хвост какой-то. Длинную дай.

Протягиваю нить нужной длины.

— Дальше с операционной сестрой ушивайтесь, Анна Николаевна, — хирург уже с треском стягивает с себя перчатки, ассистент кивает и сдвигается на его место, я рядом, на своём.

Операция проходит в штатном режиме. Краем глаза фиксирую количество впитывающих салфеток, всё это будет внесено в операционный протокол, как и использованные инструменты.

— Надюша, ты молодец, — спустя час к сестринскому посту, где я заполняю нужные бумаги, подходит улыбающаяся Анна Николаевна.

— Спасибо, — улыбаюсь в ответ.

— Никита Сергеевич тоже доволен, — сообщает она мне весёлым шёпотом. — Сам, понятное дело, никогда не скажет, но я-то знаю.

Мы обмениваемся понимающими взглядами и улыбками. Аннушка, как её все зовут за глаза (а кое-кто, например, наша старшая медсестра Надежда Константиновна, — и в глаза тоже), замужем за главным хирургом — заведующим отделением, так что она действительно в курсе дела. Я немного выдыхаю. Уже полгода как прошла повышение квалификации и теперь операционная медсестра, но пока ещё нервничаю, особенно когда приходится работать с такими светилами хирургии.

— Я, кстати, в ожоговом была пару часов назад, тебя Леонид Львович просил зайти к нему, если успеешь.

Киваю, на плечи опять наваливается усталость. Я сегодня на сутках, так что можно сейчас дойти до ожогового, пока в хирургии относительная тишина.

Спустя пятнадцать минут, закончив с протоколами, стучусь в знакомую дверь.

— А, Надюша, заходи-заходи, — немного постаревший за последние годы, но до сих пор вполне себе крепкий Леонид Львович кивает и опять углубляется в документы. — Присядь, я сейчас закончу.

Устраиваюсь на стуле и рассеянно вожу глазами по кабинету, всё так же заваленному бумагами. Надо же, сколько всего произошло с того дня, как я очутилась здесь в первый раз. Поморщившись, прогоняю неприятные воспоминания.

— Как мама? — Леонид Львович наконец поднимает голову от бумаг.

— Как всегда, — вздыхаю.

— Ты бы передала ей, что я жду её… на приём, — мужчина смотрит тоскливо, и я его понимаю.

Мама у меня — товарищ с характером. Что решила — с дороги не свернёт. Вся больница ставки делала после её выздоровления, все уже были в курсе, что