– Детишки не проблема, а вот насчет вашего мужа товарищ генерал ничего не говорил. Да и разместить приказано вас у него, а не квартиру отдельную выделить. У меня дружок в КЭЧ, проверено.

– Вы с капитаном всё продумали, – Наталья затоптала сигарету. – Только вот проблема – я не врач.

3

Квартира оказалась крошечной. Даже в сравнении с жилищем в домах быстрого строительства, что росли по всему Советскому Союзу, как грибы. Две комнаты, одна из которых напоминала то ли просторный шкаф, то ли маленькую кладовку, микроскопическая кухня, где можно дотянуться до чего угодно, не вставая со стула, ванна и туалет вообще для галочки. Полы застелены соломенными коврами, несколько стульев, телевизор местного производства, на удивление цветной, магнитофон и – о чудо! – рабочая станция с запыленным экраном. Кровати, кушетки и топчаны отсутствовали.

Поставив чемодан на высокий порог, Наталья разулась и осмотрелась.

– Ничего, – сказал Николай Иванович, – в тесноте, да не в обиде. Я тут редко бываю, всё время на объекте, так что хозяйничай сама.

– Папа… – начала Наталья. Отец запнулся, обнял, прижал. Даже запах у него теперь другой – не терпкая военная смесь пота, одеколона, ваксы и пыли, а почему-то медицинский – антисептики, эфир и валидол. – У тебя всё в порядке?

Она ожидала, что он немедленно выдаст по-военному, как всегда отвечал маме: «Всё в порядке, товарищ генерал, солдат спит, служба идет!»

Но ничего такого он не сказал.

– У тебя-то как? Так толком в Ленинграде не поговорили.

– Что-то сломалось, – плакаться в жилетку не хотелось, но один раз можно. Особенно после долгой разлуки. – Как тогда началось, так и… Почему перестал приезжать?

– Я теперь вообще отсюда не выбираюсь, – Николай Иванович пошел на кухню. – Есть хочешь?

– Только чай. И чайную церемонию.

– Шутница. Самурай надел гэта, сел под сакурой, сложил хайку, взял катану и сделал себе харакири.

– Что это?

– Краткое изложение наших представлений о здешней культуре, – Николай Иванович вынес поднос с маленьким чайником и крошечными фарфоровыми чашечками. На боку чайника этот самый самурай в гэта со свитком и мечом смотрел на гору, готовясь, надо полагать, к ритуальному самоубийству. Чай оказался самый обычный – индийский.

Закат отливал медью. Далекие горы зловеще багровели. Предстояла долгая бессонная ночь, а если она хотела быстро войти в здешний ритм, то и бессонный день. Они говорили о том и о сем. Вспоминали. А потом Николай Иванович сказал:

– У меня для тебя есть работа.

– Значит, эта командировка – не злоупотребление служебным положением?

– Иначе я тебя сюда бы не вытащил – режимная зона.

– То-то у вас туристы шастают, – вспомнила Наталья давешних веселых парней, охмурявших стюардессу.

– На далекие расстояния я не ездок, – он не обратил внимания на ее слова, – а по телефону о таком не поговоришь.

– А еще тебе нужно было посмотреть на меня, – сказала Наталья.

– Да, посмотреть. Время лечит, семь лет – достаточный срок.

Время не лечит, время анестезирует, хотела сказать Наталья, но промолчала.

– Думаю, тебе эта работа подойдет.

– Врачом в медсанчасти?

– Нет. Скажем так, исследователем-консультантом по твоей прямой специализации.

– Изучение мозга? – Наталья отставила чашку с остывшим чаем и посмотрела на отца. – Папа, о чем вообще идет речь?

Николай Иванович, встал, прошелся по комнате, включил телевизор. Передача шла на японском, но показывали репортаж из Центра управления полетами и хроникальные кадры старта ракет – будущих частей «Зари». На цветном экране выглядело завораживающе – огромные белые башни с широким основанием отрывались от стартовых площадок и тяжело, словно нехотя, поднимались всё выше и выше, превращаясь в ослепляющие звезды.

– Ты как-то связан с этим? – спросила Наталья.

Николай Иванович дождался, пока хроника сменится хорошенькой дикторшей, и выключил телевизор.

– Это наши соперники, – сказал он. – И, похоже, они все-таки успевают раньше.

– О чем ты?

– О мозге, Наташа, о мозге. Мне ли рассказывать тебе о его возможностях?

– Загадками говоришь, папа. Но учти, перед тобой человек, который изучает мозг много лет, но в итоге знает о нем еще меньше, чем твой шофер.

– Не кокетничай, – сказал он строго. – А если серьезно, нам очень нужна твоя помощь.

4

Неожиданно для себя под утро Наталья всё же уснула.

Отец достал из шкафа матрас, постельное белье, и она расстелила всё это на полу в комнате, которую могла считать своей. Привычный мир оказался далеко позади, в тысячах километров, и только теперь Наталья поняла: насколько же он давил на нее. Несмотря на любимую работу, которая давала повод вообще не появляться дома. А когда стены лаборатории начинали раздражать, она выходила из института и бродила по территории. Да и была ли это любовь? Или, как в долгом браке, ее заместила привычка? Черт знает. Замужем она не была.

Она стояла у окна и смотрела на улицу. Во сне она точно знала, что это тот же дом и та же улица военного городка. Светило солнце, шагали дети с огромными портфелями, а она ждала. Это странное для сна ощущение беспокойного ожидания – незнакомое. Не то чтобы она ничего или никого так не ждала, но сейчас к этому чувству примешивалось дотоле ей непонятное. И вот в подъезде хлопнула дверь. Под окном появилась она. Она. Девчушка в коричневом школьном платье с черным передником и огромным портфелем, который она не несла, а волочила. Девчушка посмотрела вверх, и их глаза встретились. Коротко стриженные волосы, круглое лицо. Незнакомое. Но во сне очень даже знакомое. Девчушка помахала ей и заторопилась вслед за всеми к автобусу, который должен увезти детей. Споткнулась. Чуть не упала. Сердце екнуло. Она даже схватилась за шпингалет – открыть окно и крикнуть обычномамское: «Поосторожнее!», но девчушка уже влезала в автобус, затерявшись в толпе школьников. Автобус казался очень маленьким, но дети всё залезали и залезали, а сидевший за рулем отец в таксистской фуражке кивал каждому, как хорошему знакомому, а хмурый бравый капитан проверял состояние автобуса, обходя его по часовой стрелке и пиная шины до блеска начищенным сапогом. А она всё высматривала круглолицую девчушку, но вот автобус тронулся, и она вдруг поняла, что их увозят куда-то очень далеко и навсегда, а она об этом почему-то забыла, но бравый капитан крепко ее обнял, и тревога сменилась истомой, истома – слезами и отчаянием.

Наталья плакала. Отец громко и привычно храпел в соседней комнате. Она лежала и всматривалась в темноту, ожидая, когда та разойдется серыми хлопьями. Это всё из-за сна, говорила она себе. Обычная физиология. Даже так – обычная физиология одинокой бабы. Ей ли не знать о снах – какие участки мозга возбуждаются, какие тормозятся. И ей ли не знать о бабьем одиночестве. Первое она изучала в институте, второе – приходя из института в общежитие. А ведь могло сложиться иначе. Семь лет тому назад всё складывалось иначе. Она ходила по лаборатории, как раздувшийся пароход, и плевала на косые взгляды, вызовы в партком, где горели желанием узнать, кто поучаствовал в деле, где необходимы двое, а расплачивается один. И даже назначили на эту роль милейшего Шлегеля, хотя тот ни сном ни духом, а потом… Потом всё стало неважным и оставалось таковым до сегодняшнего дня.