– Попытались бы? – переспрашивает Хэмлин.

– Он убил бы меня, – отвечаю я. – И после этого мог бы делать с нашими детьми всё, что захочет. Я даже представить не могу, что это было бы, и не хочу представлять. Я выжила, мистер Хэмлин. Я сделала это ради моих детей и продолжу это делать, что бы ни случилось.

Я довольна тем, как сформулировала это, но теперь я уже настороже: почему он давит на меня? Это не то, о чем мы договаривались. Предполагалось, что он будет помогать, а не допрашивать.

– Вернемся к вашему мужу, Мэлвину Ройялу. Он продолжал преследовать вас даже тогда, когда находился за решеткой – так вы утверждали, верно? Это была часть травли, направленной против вас? Несомненно, эта часть не имеет никакого отношения к безликим чужакам в Интернете.

«Утверждали». Я едва не рявкаю на него. В этом кресле я чувствую себя пленницей – и ненавижу это ощущение. Я не могу смотреть в камеру, но знаю, что она глазеет на меня; периферическим зрением вижу размазанный красный огонек, свидетельствующий, что мы в эфире. Пытаюсь сосредоточиться на лице Хэмлина, но оно кажется мне расплывчатым. Я все время вижу, как вокруг меня движутся люди, – и ненавижу, ненавижу это… Мне не нравится, когда ко мне кто-то подкрадывается.

– Гвен?

Я понимаю, что смотрю на него пустыми глазами, и пытаюсь вспомнить его вопрос. «Мэлвин. Он говорил про Мэлвина».

– Мой муж посылал мне письма, – отвечаю я. – Кто-то из персонала тюрьмы тайком выносил их наружу. Сейчас мы полагаем, что этот человек отдавал их для отправки разным людям, и это продолжается даже после смерти Мэлвина. Насколько мне известно, сейчас по этому поводу ведется расследование.

– Вы сохраняли у себя эти письма? Показывали их начальству тюрьмы? Полиции?

– Первые – да, – говорю я. В горле у меня сухо, пальцы подрагивают. – Но Мэлвину уже был вынесен смертный приговор. Они почти ничего не могли сделать, чтобы наказать его.

– Хм-м-м-м… – тянет Хэмлин с задумчивым выражением лица. – У вас есть записи всех этих интернет-угроз, которые вы, по вашим словам, получали?

Почему он сомневается в моих словах? Какого черта тут происходит?

– Конечно, есть, в том числе и ответы от полиции и ФБР, зафиксировавших факты преследования. Послушайте, нет смысла продолжать, если вы…

– Вы не будете отрицать, что этому положили начало родные жертв Мэлвина Ройяла?

Я уже встаю, чтобы уйти, но при этих словах сажусь обратно. Я не хотела доводить до этого. По сути, я сказала продюсеру, что не стану отвечать на вопросы о жертвах или их семьях. Мне нужно напомнить об этом.

– Я не хочу говорить о родных жертв.

– Почему? Ведь это именно те люди, которые изначально были злы на вас, верно?

Я не хочу обвинять этих людей. Я не должна оставлять такое впечатление.

– Я не могу винить людей, которым пришлось пережить невероятное горе и гнев. Я виню только абсолютно посторонних личностей, которые примкнули к этому, чтобы удовлетворить собственные потребности.

– Вы принесли с собой какие-нибудь образцы этой травли, чтобы мы могли показать их нашим зрителям? В целях подтверждения вашей правоты в этом деле, конечно же.

Я чувствую, как мои щеки и подбородок заливает краска. «В этом деле»? Я здесь что, на суде?

– Нет, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно. – Не принесла. И не принесу. Они отвратительны.

– Мне кажется, наш продюсер просил вас принести пару этих писем, чтобы поделиться с нами, это так?

Я пыталась. Открыла ящик, где хранились эти кошмарные письма, и попробовала найти одно-два, которые не были бы столь личными и кошмарными, чтобы вызывать приступ тошноты. Но не смогла. Про что-то более безобидное они сказали бы: «Она раздувает из мухи слона». А что-то достаточно ужасное сочли бы неподходящим для эфира.

– Я намерена защищать своих детей, – отвечаю. – Большинство из этих посланий – о них, и я отказываюсь делать эти письма достоянием публики. Я не хочу превращать описываемые пытки в развлечение для зрителей. Я здесь для того, чтобы сказать правду, а не обнародовать ложь.

На миг я чувствую блаженное спокойствие от того, что сказала это. Я права, знаю, что права, и мне кажется, что зрители тоже это знают.

Но потом Хэмлин поворачивается ко мне:

– Гвен… – Он слегка сдвигается вперед в своем кресле и подается ко мне, словно священник на исповеди: – Вам известно о документальном фильме?

У меня возникает ощущение, будто кресло плавится подо мной, погружая меня в глубины земли.

– О каком документальном фильме? – Я понимаю, на какую грань поставила себя этими словами, но не могу остановиться. – О чем вы говорите?

Вижу в его глазах едва заметную вспышку энтузиазма.

– К этому мы подойдем через минуту. Но до этого была еще одна видеозапись, на короткое время появившаяся в Сети. Эта запись, похоже, подтверждает ваше соучастие в делах вашего бывшего мужа…

«Какой, мать вашу, документальный фильм?» Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и говорю:

– Это запись была искусной подделкой, и ФБР подтвердило факт фальсификации. Вы можете увидеть это в пресс-релизе. И то, что об этом пресс-релизе никто даже не упомянул, подтверждает: против меня, как и против моих детей, по-прежнему идет ежедневная, ежеминутная травля.

Я все еще пытаюсь как-то совладать с этой катастрофой. Не знаю, что еще я могу сделать.

– Что ж, давайте поговорим об этом. Похоже, что у Мэлвина Ройяла есть значительное и постоянно растущее число сетевых защитников, которые либо верят, что он на самом деле не был виноват во всех этих преступлениях, либо считают, что вы в равной степени виновны в них. Вам не кажется, что эти люди имеют право выразить свое мнение?

Мне хочется ударить себя кулаком по лицу. Мне хочется кричать. Мне хочется убежать – так сильно, что мои ноги дрожат от этого неосуществленного желания.

– Если их мнение сводится к тому, что меня следует освежевать заживо, а моих детей убить у меня на глазах, – нет, не имеют. И мне это отнюдь не кажется. – В моем голосе звучит ярость. Я сглатываю жгучий комок в горле; у него вкус желчи. – О каких документальных записях вы говорили?

– Да, это отличная возможность представить другую гостью нашей сегодняшней передачи. Миссис Тайдуэлл, вы не будете так любезны присоединиться к нам?

Я осознаю, что все это время на заднем плане что-то улаживали бородатый звукооператор и помощник режиссера; слегка повернувшись, я вижу, как на возвышение выходит новая участница шоу. Я знаю ее, и у меня сразу же возникает ощущение, что я падаю за край мира.

Миранда Тайдуэлл. Богатая, со связями и чрезвычайно злобная. У нее есть на то причины: ее дочь, Вивиан, была второй жертвой моего мужа. С самого начала Миранда считала, что я тоже виновата, что я должна была знать и остановить Мэлвина – или же я просто участвовала во всем этом наравне с ним. С того момента, как Мэлвин был арестован, она все время норовила, фигурально выражаясь, всадить нож мне в спину. Именно ее адвокаты сделали всё, чтобы я была арестована и предстала перед судом, хотя улики против меня были в лучшем случае сомнительными, да и основание было шатким – показания предвзятой соседки-сплетницы.