Сколько времени прошло с тех пор, как она заметила исчезновение Лейлы? «Не более пяти минут», — заверяла няня следователей.

Одним словом — вечность.

За пять минут может случиться многое.

Известно, что первые часы с момента пропажи ребенка являются решающими. Именно тогда существует наибольшая вероятность найти его живым. После сорока восьми часов шансы катастрофически снижаются.

Шел проливной дождь в тот день, 23 марта. Хотя исчезновение произошло среди белого дня, в людном месте, следователям так и не удалось собрать достоверные свидетельские показания. Просмотр записей видеонаблюдения, допрос няни, виноватой в безответственности, но не в похищении ребенка, ничего не дали.

А затем потекли дни…

В течение нескольких недель более ста полицейских с розыскными собаками и вертолетами прочесывали весь район. Но даже усилия, приложенные ФБР, не смогли навести на какой-либо конкретный след малышки.

…потом месяцы…

Отсутствие информации сбивало с толку полицию. Не поступило никакого требования о выкупе, не было никаких достоверных данных. Ничего.

…и годы…

В течение пяти лет фотография Лейлы висела на вокзалах, в аэропортах и почтовых отделениях рядом со снимками других пропавших детей.

Но Лейлу так и не нашли.

Она исчезла.

* * *

Жизнь Марка остановилась в тот день, 23 марта 2002 года. Исчезновение дочери повергло его в полное отчаяние. Опустошенный внутренней борьбой, родившейся из боли и чувства вины, он отрекся от работы, жены, друга.

Он нанял лучших частных детективов, которые в первые несколько месяцев провели тщательное расследование.

Безрезультатно.

Тогда он сам бросился на поиски, но тщетно.

Эти обреченные на провал поиски длились три года. А затем исчез и сам Марк. Ни жена, ни Коннор не имели от него никаких вестей.

С Николь было иначе.

Вначале ее отчаяние усугубляла личная вина: это ведь она настояла, чтобы Лейла сопровождала ее в Лос-Анджелес, где Николь давала серию сольных концертов. Это она взяла няню, которая стала завязкой этой драмы. Николь решила, что наилучший способ противостоять худшему — с головой погрузиться в работу: концерты и записи… записи и концерты… Она даже решилась рассказать о своей трагедии газетам и телевидению, став покорной жертвой нездорового любопытства.

Бывали дни, когда боль все же становилась невыносимой. Когда ей не удавалось справиться со своими мрачными мыслями, она снимала в гостинице номер, забивалась под одеяла и лежала, словно в глубокой спячке.

Каждый выживает как может…

* * *

Внезапно в камине треснуло полено. Марк дернулся и открыл глаза. Он резко вскочил и некоторое время не мог понять, где же он и что с ним произошло.

Увидев лицо Николь, он постепенно пришел в себя.

— Ты ранена? — спросил он жену.

— Нет, благодаря тебе.

На мгновение показалось, что он опять погрузился в небытие, но вдруг он порывисто встал.

— Лежи, пожалуйста, я тебя умоляю, ты должен отдыхать.

Словно не слыша ее, он сделал несколько шагов к оконному проему. За стеклянной перегородкой сверкала улица, белая и безмолвная.

— Где моя одежда?

— Я ее выбросила, Марк, она была грязная.

— А моя собака?

— Я привела ее сюда, но… она убежала.

— Я ухожу, — закричал он и, пошатываясь, направился к двери.

Она встала на его пути.

— Послушай, сейчас ночь, ты ранен, истощен. Мы не виделись два года. Нам нужно поговорить.

Николь протянула к нему руку, но он оттолкнул ее. Она повисла на нем. Марк стал бороться с ней, натыкаясь на полки с фотографиями. Одна из них упала на пол, зазвенело разбитое стекло.

Он поднял ее и поставил на место. На него смотрела его дочь. Зеленые смеющиеся глаза, улыбка на губах, она излучала счастье и радость бытия…

Вдруг что-то в нем оборвалось, и он, рыдая, рухнул спиной к стене. Николь прижалась к его груди, и они долгое время отрешенно лежали в объятиях друг друга, погруженные в свое горе: ее нежная кожа касалась его — огрубевшей, утонченный аромат духов «Герлен»[11]смешивался со смрадом улицы.

* * *

Взяв мужа за руку, Николь повела его в ванную и, прежде чем ускользнуть, пустила струю душа. Опьяненный дурманящим запахом шампуня, Марк около получаса стоял под струями домашнего дождя, обжигающего и возрождающего. Мокрый, завернутый в большое полотенце, он пошел по коридору, оставляя на ухоженном паркете лужицы воды. Марк оказался в комнате, которая ранее служила ему гардеробной, и заметил, что все его вещи по-прежнему там. Он даже не взглянул на свои бывшие костюмы — Армани, Босс, Зегна…

Марк спустился к Николь на кухню.

Сочетание дерева, стекла и металла — все это должно было создавать эффект прозрачности. Широкая столешница благородных очертаний скользила вдоль всей стены, а прекрасно оборудованный островок в центре приглашал занять место у плиты. Несколько лет назад эта комната излучала радостную атмосферу утренних завтраков в кругу семьи, полдников с блинчиками и ужинов влюбленных. Но уже очень давно никто больше здесь по-настоящему не готовил.

— Я сделала тебе омлет и тосты, — сказала Николь, наполняя кружку дымящимся кофе.

Марк сел перед своей тарелкой, но тут же встал. Его руки задрожали.

Прежде чем дотронуться до пищи, ему надо выпить. Алкоголь.

Под ошеломленным взглядом Николь он лихорадочно открыл первую попавшуюся под руку бутылку вина и опустошил до половины двумя долгими глотками. Успокоившись, он принялся за еду, не говоря ни слова, пока Николь не осмелилась спросить его:

— Марк, где ты был?

— В ванной, — ответил он, не глядя на нее.

— Нет, где же ты был эти два года?

— Внизу.

— Внизу?

— В туннелях метро, в сточных канавах, в канализационных трубах, с бомжами.

Со слезами на глазах его жена покачала головой в знак непонимания:

— Но почему?

— Ты прекрасно знаешь — почему, — сказал он, повышая голос.

Николь подошла к нему, взяла его за руку:

— Марк, у тебя есть жена, работа, друзья…

Он выдернул руку и встал из-за стола: