Просто как-то вот так, по-советски: бессмысленно, бесхозяйственно, бездумно. Наверное, выгребли тогда университетские библиотеки под корень, и что нужно было оборонщикам, то пустили в ход. А это, остальное — гнить в бывшей церкви, как картошку совхозную (было ведь и такое приключение после первого курса).

А после литературы — физкультура, самый нелепый урок. Смешно это было: на третьем курсе бегать по легкоатлетическому манежу. Это ведь на физре, прямо в манеже, в далеком 85-м, еще до истории с сортиром, Дениса чуть не уговорили вступить в КПСС. Да-да, честно! Это же надо понимать, что значит вступить в партию: люди годами горбатились, везли всякие возы общественных нагрузок, клялись в верности идеалам коммунизма — и всё равно, если ты не пролетарий, вступить ой как непросто. А на него, семнадцатилетнего пацана, свалилось почти даром в самом начале первого курса!

Он тогда даже не поверил. Наматывали они себе круги по дорожкам, и тут подбежал к нему Гоша Саркисов, лингвистический гений и потомок закавказских князей, радостно завопил:

— Денюха! Ты вступаешь в передовые ряды борцов за светлое будущее! Пиши давай заявление!

Денис сперва не поверил: Гошка славился приколами. Языки, к примеру, учил запоем, не упускал ни одного случая проспрягать какой-нибудь глагол. Ребята однажды в раздевалке на той же физре попросили его назвать все формы (а их там несколько сот!) от глагола βλάπτω «вредить», и вот Гошка зарядил свое «бля́пто-бля́птейс-бля́птей-бля́птомен…» Митрич, сторож раздевалки, рассвирипел, ринулся на него с веником: «Ах ты растакой, еще одной, небось, не поцеловал, а туда же…» — а невиннный и ничего не соображающий Гошка, ловко уворачиваясь от его веника, знай себе продолжал: «э́бляптон, э́бляптес…»

Но в особой любви к коммунизму Гоша прежде замечен не был. Денис тогда отмахнулся, как от нелепой шутки. Но Гоша настаивал. Путем долгих выяснений удалось понять, в чем там дело.

Спустили сверху разнарядку: принять в КПСС мальчика с первого курса. Там же как было: чтобы ровными оказались данные по числу членов партии соответственного пола, возраста и профессии. В общем, в каких-то поднебесных сферах недосчитались в рядах партии одного мальчика-филолога. А кого принять? Мальчиков на филфаке негусто, но сильно больше одного.

И тут кто-то в парткоме обратил внимание на печальный факт: за последние двадцать лет в партию не вступил ни один классический филолог, зато трое выпускников приняли священнический сан. Непорядок!

Мальчиков-классиков на первом курсе было двое: Денька и Гошка. Деньку, соответственно, назначили старостой, Гошку комсоргом (надо же блюсти патриархальные традиции!). Ну и вызвали Гошку в комитет комсомола, многозначительно сказали, что есть вакансия… Ждали, конечно, пламенных заявлений, что он оправдает доверие товарищей и вступит сам, но чокнутый гений подпрыгнул и завопил:

— Аксентьев вступит! Аксентьев Денис! Пойду, обрадую…

И обрадовал, прямо на физре.

— Тебе надо, ты и вступай, — оборвал тогда его восторги Денис, — а меня не впутывай!

Долго они тогда перепирались, наматывая круги, и порешили так: в КПСС вступит Виктор Петров. Это была легендарная личность, ошибка машинистки, «подпоручик Киже». С самого первого сентября первого курса был он во всех списках в их группе, но его никто никогда не видел, не обнаруживалось ни малейших следов его присутствия. Видимо, его записали по ошибке, учился он на самом деле на другом факультете, или еще каким случайным образом проникли имя и фамилия в списки. Но до первой сессии числился всюду фантомный Витя, и в сентябре преподаватели даже спрашивали о причинах столь долгого отсутствия студента Петрова, к немалому веселью остальных.

— В КПСС вступит Витя Петров! — торжественно заявил Гоша в комитете комсомола на следующий день. Там уже были в курсе этого прикола, покачали головой… и приняли кого-то с русского отделения, к неожиданной радости парня.

Но теперь на физре можно было уже не бегать — после армии Денис это занятие возненавидел всей душой. Оказалось, можно было записаться в бассейн в Главном здании, и совершенно законно и бесплатно плавать сорок минут подряд, что вместе с раздеванием-душем-одеванием и составляло целую пару. А удовольствия сколько! А если учесть, сколько вокруг было гибких, красивых девчачьих тел… Особенно вот та, или эта, и можно даже познакомиться.

Но в сумке лежала книга — «Таинство, слово, образ» — и ее надо было отдать совсем другой девочке, Вере. Вот, как раз поймать ее перед философией у поточной аудитории. И вроде одно другому не мешало: книжка знакомству, — а как-то… как-то удерживало, что ли. Ничего, познакомимся в следующий раз. Вся жизнь впереди!

И только уже выходя из бассейна, Денис окончательно сообразил, что на философии он Веру не застанет точно. Если уж он ее прогуливает, тем более — строгая барышня в платочке, юбке в пол, и мужских ботинках размера на два побольше (а ведь наверняка симпатичная, увидеть бы в бассейне!)

Философию читала Вероника Ивановна Елкина. Еще совсем недавно числилась вся эта философия марксистской, состояла из материализма диалектического (это на втором курсе) и исторического (уже на третьем). Или… или наоборот? Денис не помнил, хотя за этот самый материализм получил в июне 87-го твердую пятерку. Разве что в зачетке подсмотреть, какой там у них был материализм. Его тогда через две недели ждал военкомат, готовился он вечером перед экзаменом часа два или три из всего семестра. Раскрыл учебник, полистал… ну, вроде всё понятно про Маркса-Энгельса-Ленина, про то, что учение их всесильно, поскольку верно. Интересно, закон Бойля-Мариотта про давление газа при постоянной температуре тоже верен — он что, всесилен? Или закон Гримма о германском передвижении согласных? Чушь какая!

А когда наутро вытащил билет, похолодел. Первый вопрос был про какую-то статью Ленина, о которой он прежде даже не слышал. А второй был полегче: XXVII съезд КПСС о… то ли о минеральных удобрениях в сельском хозяйстве, то ли о международной обстановке и новом мы́шлении (так выговаривал Горбачев, а за ним и дикторы коверкали), то ли о борьбе с алкоголизмом и самогоноварением, неважно. Про решения съезда талдычили с утра до вечера по всем каналам, глухой запомнит. Ну, на троечку как-нибудь можно вытянуть на втором вопросе, даже с плюсом, пожалуй.

Главное, до него добраться. Работа Ленина называлась «против таких-то» (уклонистов каких-то, соглашателей или еще каких гадов рабочего движения). Значит, это еще до революции. И про этих самых соглашателей что-то было в учебнике, он накануне проглядел по диагонали. А все работы Ленина строятся примерно по одному принципу: мой оппонент козёл, а я во всём прав, ура, товарищи. В общем, нетрудно наболтать.

Он пошел отвечать не к преподавателю средних лет (как бишь его звали?), а к молодой и с виду строгой аспирантке, надеясь, что посмотрит она на него не только как на студента. Девочкам он вообще-то нравился…

— В своей работе «Против таких-то», написанной в одна тысяча девятьсот …ятом году (нарочно прожевал последнюю цифру), Владимир Ильич Ленин разоблачает всю гнусную сущность учения своих противников, которые отвлекали рабочий класс от борьбы за светлое будущее всего человечества. Ленин как вождь российского, а в будущем и мирового пролетариата, опровергает буржуазные измышления соглашателей о том, что пролетариату якобы не нужно бороться за свержение буржуазного правительства, тогда как, напротив, только свержение существующего режима могло обеспечить…