Это были супруги Тредголд — Тони и Беверли, — новые соседи королевы. Не скрывая любопытства, они таращились на мебельный фургон. Соседний дом пустовал больше года, и Тредголды наслаждались роскошью относительного уединения. Они орали во всю глотку, бабахали дверьми и занимались любовью, ничуть не ограничивая себя в своих звуковых проявлениях, а теперь этому пришел конец. Для них это был грустный день. Они надеялись, что новые соседи будут респектабельными, но в меру.

Водитель вышел из фургона, обогнул его и открыл королеве дверцу. Она спустилась на землю, радуясь, что на ее твидовую юбку не пожалели материала.

— Пошли, Филип, — подбодрила она мужа, но Филип продолжал сидеть в кабине фургона, прижимая к себе портфель, словно это грелка, а он умирает от переохлаждения.

— Филип, этому джентльмену пора ехать, его ждут дома.

Водитель фургона был очень польщен, что королева назвала его джентльменом.

— А куда спешить-то, — великодушно сказал он.

На самом деле ему не терпелось поскорее вернуться в свой муниципальный домик и рассказать жене, как он сегодня ехал по шоссе M1, как беседовал с королевой про гомеопатию, про собак и про трудности переходного возраста у детей.

— Я помогу вам вытащить ваше барахлишко, — предложил он.

— Вы очень добры, но ведь республиканская партия настаивает на том, чтобы мы с мужем привыкали управляться сами.

— В нашем доме за них не голосовал никто, — доверительно шепнул водитель фургона. — Мы всегда голосуем за консерваторов, всю жизнь.

— А в нашем доме кое-кто их поддержал, — так же доверительно сообщила королева.

Водитель мотнул головой в сторону принца Филипа:

— Уж не он ли?

На это королева лишь рассмеялась.

В переулке раздался рев второго мебельного фургона. Дверцы кабины распахнулись, и оттуда выскочили внуки королевы. Королева помахала им, и мальчики бегом бросились к ней. Принц Чарльз помог жене выйти из фургона. Диана старательно подготовилась к тяготам новой жизни: она надела джинсовый костюм и ковбойские сапожки. Взглянув на дом номер восемь по переулку Адебор, принцесса вздрогнула. Принц Чарльз, однако, улыбался. Вот она наконец, простая жизнь.

На табличке с названием переулка четыре металлические буквы давно отвалились. Теперь в дрожащем свете уличного фонаря можно было прочесть: «Переулок АД».

Да, подумала королева, это и вправду Ад, не иначе, потому что за всю мою сознательную жизнь я ничего подобного не видела.

А ведь она посетила множество районов муниципальной застройки — открывала местные общественные центры, проезжала сквозь бурно ликующие толпы, выходила из машины, шествовала по красным ковровым дорожкам, получала букет цветов от двухлетней крохи в платьице из магазина «Мать и дитя»; она выслушивала приветственные речи косноязычных сановников; дернув за шнур, открывала мемориальные доски, расписывалась в книгах почетных посетителей. Потом снова — ковер, машина, вертолет, затем вверх, все выше, выше и — прочь. Ей случалось смотреть по Би-би-си-2 документальные съемки городских трущоб, доводилось слышать, как неприглядного вида бедняки рассказывают, перебивая сами себя и не умея закончить фразу, о своей ужасной жизни, но она считала такие программы чем-то вроде социологических изысков, наподобие передач про обряд обрезания у индейцев Амазонки; все это было настолько далеко от ее жизни, что никакого реального значения уже не имело.

В воздухе стояла вонь. Кто-то жег в переулке автомобильные покрышки. Едкий дым медленно переваливал из одного двора в другой. Ни один дом по этому переулку не мог похвастаться целыми окнами. Заборы были либо сломаны, либо напрочь отсутствовали. В садиках валялась всякая дрянь, черные пластиковые мешки для мусора были разодраны оголодавшими собаками, мерцающие телевизоры ревели во всю мощь. В переулок въехал полицейский фургон и остановился. Ухватив зазевавшегося на тротуаре юнца, полицейский запихал его в кузов, и фургон с барахтающимся в кузове юнцом укатил. Приподнятая на кирпичах вместо домкрата, возле тротуара стояла развалюха, некогда бывшая машиной, под ней лежал человек. Еще несколько сидели рядом на корточках, подсвечивая лежащему фонариками и наблюдая, как идет дело; у всех были татуировки, старомодные стрижки, в ладони у каждого дымилась сигарета. В белых туфлях на «шпильках» по переулку пробежала женщина, догоняя карапуза в одной рубашонке. Ухватив малыша за пухлую ручку, она волоком втащила его в дом.

— Сиди и не высовывайся, — визгливо крикнула она. — Кто из вас, окаянных, не закрыл эту чертову дверь? — Этот гневный вопрос предназначался, видимо, другим ребятишкам, постарше.

Королеве припомнились сказки, которые, бывало, рассказывала в детской за чаем Крофи. О домовых и ведьмах, о дальних странах, где живут недобрые люди. Королева всякий раз просила Крофи перестать, но та — ни в какую. Только потешалась над нею.

— Да ладно уж тебе, — повторяла она. — Больно уж ты неженка.

При маме Крофи никогда так не разговаривала и не высмеивала ее.

А ведь Крофи знала, подумала королева. Знала. Вот и готовила меня к жизни в переулке Ад.

Пользуясь отсутствием няни, Уильям и Гарри, возбужденные необычным путешествием, носились по тротуару взад-вперед.. Их родители стояли у парадной двери старого грязного домишка и пытались вставить в замок ключ.

— А что ты делаешь, папа? — спросил Уильям.

— Пытаюсь войти в дом.

— Зачем?

— Затем, что мы будем здесь жить.

Уильям и Гарри громко расхохотались. Папа не очень-то часто шутит. Иногда, правда, заводит дурашливым голосом речь про каких-то Гунов[5]и тому подобную ерунду, но по большей части он совершенно серьезен. Хмурится и читает нотации.

— Это наш новый дом, — сказала мама.

— Какой же он новый, когда он старый? — удивился Уильям.

И мальчики опять залились смехом. Уильям даже потерял равновесие и, чтобы удержаться на ногах, привалился к просмоленному забору, отделявшему их двор от соседнего. Видавший виды забор не выдержал веса его хрупкого тела и рухнул. Глядя, как Уильям, повизгивая от смеха, валяется на разлетевшихся в щепы досках, Диана непроизвольно поискала глазами няню — няня всегда, в любых обстоятельствах знала, что делать, но няни нигде не было. Диана наклонилась и подняла сына с обломков. Захныкавший Гарри цеплялся за край ее куртки. Чарльз ожесточенно саданул дверь ногой, и она распахнулась ; в нос ударил тяжелый запах сырости, запустения и прогорклого масла для жаренья картошки. Чарльз включил в прихожей свет и поманил жену и детей в дом.

Закурив сигарету, Тони Тредголд протянул ее Беверли. Потом закурил сам. Над его галантным обхождением частенько потешались в Рабочем клубе района Цветов. Однажды в битком набитом баре, проталкиваясь с полным подносом к своему столику, он произнес: «Прошу простить», и тут же его гетеросексуальность была публично поставлена под сомнение.