Мальчик судил о произошедшем со слов матери и поэтому считал отца виновником разъезда родителей. Правда, Мария Каменская пишет, что Анна Алексеевна не порывала окончательно с Толстыми и во все торжественные дни посылала к ним сына Алёшу с поздравлениями.

Как бы то ни было, но двусмысленная версия происхождения знаменитого поэта оказалась на редкость устойчивой (вероятно, именно в силу своей фривольности). Её, к примеру, поддерживал Василий Васильевич Розанов; правда, исходя из своего воззрения на брак, он не видел в этом кровосмесительном союзе ничего преступного, ибо в браке главное — рождение ребёнка, а это — «священнейший на земле акт», «вечная победа над первородным грехом». Вот, собственно, слова Розанова: «Нельзя усомниться, если это было так, в глубоко счастливом натуральном супружестве, которое мы должны рассматривать, как священную тайну с древнейшим корнем под собой. Это, может быть, отразилось в замечательно религиозном характере сына, и притом редкого изящества, что отмечено во всей России»[7].

Действительно, ни в одном из известных писем Алексей Константинович Толстой о подлинном отце не пишет, а с истинно сыновней любовью постоянно вспоминает «дядю по матери». Но всё-таки версия остаётся только версией и никакого документального подтверждения она не имеет.

Пожалуй, наиболее убедительное опровержение этой легенды содержится в статье двоюродного внука поэта Михаила Жемчужникова. Он пишет: «Алексей Алексеевич Перовский и Анна Алексеевна Толстая были очень красивы, но Алексей Толстой никогда красавцем не был. Цветущее здоровье одно только красило его в юности. Он унаследовал от матери прекрасные глаза, но большой нос с утолщением к концу был совершенно „толстовский“, напоминающий нос его великого родственника Льва Николаевича. Вообще в его сильной, но грубоватой фигуре было много общего с Львом Николаевичем. Если бы Алексея Константиновича одеть в рабочую блузу, как мы привыкли представлять себе Льва Николаевича, это семейное сходство представилось бы ещё рельефнее…»[8] Кроме того, поэт всю жизнь носил перстень с гербом Толстых.

Алексей Алексеевич Перовский был любимым сыном своего отца. В истории русской литературы он известен как Антоний Погорельский (псевдоним придуман по названию его усадьбы Погорельцы). К классикам он не причислен, но занимает прочное место во втором ряду писателей пушкинской эпохи. Со многими из них он был в дружбе ещё с юности. На закате жизни Пётр Андреевич Вяземский посвятил Перовскому-Погорельскому прочувствованные строки:

(Из цикла «Поминки». 1853 (?))

В 1812 году Алексей Перовский, несмотря на категорическое запрещение отца, не желавшего, чтобы его старший и любимый сын рисковал жизнью, поступает в армию. Его примеру последовали младшие братья Василий и Лев. К слову сказать, им родитель не препятствовал. Все трое дошли с русскими войсками до Парижа. Но уже в 1816 году Алексей Перовский вернулся к мирной жизни и поселился в Петербурге. В бумагах профессора Виленского университета Ивана Лобойко недавно был обнаружен интересный мемуарный набросок, который уместно привести (с сокращениями):

«Алексей Алексеевич Перовский… во время Наполеоновской войны был адъютантом при генерале Жомини, принадлежавшем к свите государя. Находясь при выходе в отставку в Петербурге, избран был в 1820 году в члены Общества любителей российской словесности и радовал нас всех своим добродушным и занимательным обхождением.

…У А. Ф. Воейкова назначен был один вечер в неделю, который проводили у него в беседе за чаем писатели, журналисты и особы из высшего круга. Тут бывали Н. М. Карамзин, поэт Жуковский, Александр Иванович Тургенев, гвардейцы-литераторы и все литературные знаменитости: Крылов, Гнедич, князь А. А. Шаховской, Греч, А. Е. Измайлов и проч. Иногда собиралось таких особ от 30–40.

Пребывание графа Остермана-Толстого в Петербурге дало повод собеседникам заговорить однажды о Кульмском сражении. „Кстати, — сказал Перовский, — позвольте, господа, занять вас подробностями этого дела, верно, никто его лучше меня и Булгарина не знает. Мы оба в 1813 году находились в центре сражавшихся армий. Я в корпусе графа Остермана-Толстого, при генерале Жомини, Булгарин, как французский офицер, в корпусе Вандамма“. — „Прекрасно! — вскричало всё собрание. — Говорите, говорите, вы оба превосходные рассказчики“. Тут Перовский и Булгарин, одушевлённые вниманием самого избранного общества, сменяя один другого, рассказали нам всё, что происходило в нашей и неприятельской армии до разбития корпуса Вандамма и взятии его русскими в плен. Но припомнить всё, что я тогда слышал, невозможно. Описание перешло в самую живую драму, в которой было введено такое множество действующих лиц, столько было внезапного и поразительного, сцена так часто переменялась, что едва ли кто-либо из присутствовавших в состоянии был уловить все моменты этого представления»[9].

В наши дни широкую известность приобрело только одно произведение Антония Погорельского: детская «волшебная» сказка «Чёрная курица, или Подземные жители», написанная им для любимого племянника Алёши. В этой замечательной сказке Алексей Перовский вспоминает и о своём детстве, когда он два года провёл в частном пансионе на Васильевском острове. Но в главном герое запечатлены реальные черты адресата «Чёрной курицы»: мечтательного подростка, наделённого незаурядными способностями. Уже с ранних лет Алёша отличался необыкновенной памятью и, бегло пробежав глазами страницу прозы, мог почти дословно воспроизвести её (в «сказке» он обязан таким даром конопляному семечку). Надо сказать, что другим увлечением мальчика была греческая мифология. Отсюда, вероятно, и возник образ чёрной курицы; это мифологический чёрный петух, символизирующий подземное царство. Вообще, Алексей Перовский серьёзно задумывался относительно воспитания племянника — и об этом свидетельствует одно из его немногих стихотворений: