— Мы объявим, что у некой девочки есть письмо для Бэзила, но на какую бы он ни указал, это будет не сама девочка, а ее соседка, понятно? Он встанет перед кем-нибудь на колени или поклонится, а мы скажем: это не она — потому что у нас в уме будет ее соседка, ясно вам? — Он повысил голос. — Входи, Бэзил!

Ответа не было; выглянув в коридор, они обнаружили, что Бэзил исчез. Ни через парадную дверь, ни через черный ход он выскользнуть не мог; все рассыпались по дому — кто в кухню, кто на лестницу, кто в мансарду. В коридоре остался один Карпентер, который на всякий случай прощупывал тростью висевшие в чулане пальто. Вдруг сзади кто-то вцепился в его кресло и мгновенно закатил в чулан. В замочной скважине повернулся ключ.

На мгновение Бэзил застыл, молча торжествуя победу. Спускавшаяся по лестнице Долли Бартлетт просияла при виде его запыленной, зверской физиономии.

— Бэзил, куда ты пропал?

— Не имеет значения. Я слышал, что вы задумали.

— Я тут ни при чем, Бэзил. — Она подошла совсем близко. — Это все Карпентер. По мне, лучше бы поиграли, как обычно.

— Я тебе не верю.

— Честное слово!

В коридоре вдруг стало душно. Долли Бартлетт порывисто раскрыла объятия, они склонились головами навстречу друг дружке — и тут из чулана раздались приглушенные вопли, сопровождаемые дробью ударов в дверь. В тот же миг с лестничной площадки донесся голос Марты Робби.

— Не стесняйся, целуй ее, Бэзил, — язвительно потребовала она. — В жизни не видела более мерзкого зрелища. Я знаю, что сейчас сделаю.

Все сбежались в коридор; Карпентера освободили. И под мотив «Мальчик мой», исполняемый на фортепиано, атака на Бэзила возобновилась. Ведь он поднял руку на инвалида, или, во всяком случае, на инвалидное кресло, и теперь метался по комнате, уворачиваясь от грозной колесницы, которую толкали услужливые приспешники.

У парадного входа было неспокойно. Марта Робби по телефону разыскала свою мать, сидевшую на соседской веранде в компании других матерей. Сообщение Марты сводилось к тому, что все мальчишки лезут обниматься ко всем девочкам, что праздник пущен на самотек, а единственного достойного парня бесчеловечно заперли в чулане. В качестве дополнительной натуралистической подробности Марта указала, что миссис Шуновер даже сейчас бренчит на рояле «Кто нынче целует ее?», а собственное участие в этой оргии объяснила физическим принуждением.

Восемь тревожных каблучков застучали по крыльцу восемь обеспокоенных глаз пронзили миссис Шуновер, которая прежде встречала этих дам только в церкви. У нее за спиной атака на Бэзила вошла в решающую стадию. Двое мальчиков пытались его скрутить, а он вцепился в трость Карпентера и тем самым намертво приковал эту схватку к инвалидному креслу, которое угрожающе раскачивалось из стороны в сторону, а потом накренилось, завалилось вбок и сбросило Карпентера на пол.

Свидетельницы, в том числе и мать Карпентера, остолбенели. Девочки завизжали, драчуны отскочили назад. И тут случилось непостижимое. Карпентер акробатически выгнулся, достал натренированными руками до кресла, медленно подтянулся и принял вертикальное положение, впервые за пять лет перенеся свой вес на ноги.

Он даже сам этого не понял — в ту минуту мысли его были не о себе. Стоя перед затаившими дыхание зрителями, он взревел:

— Ну все, тебе не жить! — И сделал один нетвердый шаг, а потом и другой в сторону Бэзила.

Миссис Мур с коротким воплем упала без чувств, а комната вдруг содрогнулась от неистовых выкриков:

— Карпентер Мур встал на ноги! Карпентер Мур пошел!

* * *

Задворки и кухни, кухни и задворки — таков был в тот день скорбный путь Бэзила. Он смылся от Шуноверов через черный ход, догадавшись, что его не похвалят за чудесное исцеление Карпентера: даже в родительский дом он десять минут спустя вошел через кухню, но перед тем несколько раз, еще в переулке, отбарабанил про себя «Отче наш».

Его встретила кухарка Хелен, принарядившаяся для выхода в город.

— Карпентер Мур пошел своими ногами, — объявил он, чтобы выиграть время. А потом загадочно добавил: — Не представляю, что теперь будет. Ужин готов?

— Ужин на столе, покушаешь сегодня один. Маму твою срочно к тете вызвали, к миссис Лэфам. Тебе записка оставлена.

От такого редкостного везенья у него заколотилось сердце. Поразительно, что мамина сестра занемогла в тот самый день, когда, по их расчетам, должно было пошатнуться здоровье тетки Джо Шуновера.

Сынок,

не хотела тебя оставлять одного, но Шарлотта заболела, и я выезжаю к ней в Локпорт. По ее словам, ничего страшного, но если она прислала телеграмму, значит есть причина.

К обеду я тебя не дождалась, но тетя Джорджи, которая едет со мной, сказала, что ты забегал к ней и выпил сырое яичко, так что я за тебя спокойна.

Дальше он читать не стал: до него дошла жуткая истина. Телеграмму доставили не по тому адресу.

— Быстренько садись кушать, а потом я тебя отведу к Мурам, — сказала Хелен. — Мне нужно дом запереть.

— Меня — к Мурам? — ужаснулся он.

Тут зазвонил телефон, и Бэзил приготовился к бегству.

— Это тебя — Долли Бартлетт.

— Что ей надо?

— Откуда ж я знаю?

С опаской он взял трубку.

— Бэзил, сможешь прийти к нам на ужин?

— Что?

— Моя мама тебя приглашает.

В обмен на обещание никогда больше не называть Хелен «скороваркой» он выторговал небольшое изменение маршрута. Похоже, невезенье кончилось. За один день он явил пример дерзости, совершил подлог, обидел слепого и увечного, и кара, похоже, грозила уже в этой жизни. Но пока все отступило на задний план; ведь за один благословенный час могло произойти что угодно.

Жаркий майский день клонился к вечеру, и миссис Бакнер решила приготовить для мальчиков кувшин фруктового лимонада, чтобы те не объедались мороженым в кафе при аптекарском магазине. Она принадлежала к тому поколению — ныне удалившемуся на покой, — которому суждено было испытать на себе великий переворот в жизни американской семьи; но в то время она еще полагала, что ее дети относятся к ней так же, как она когда-то относилась к своим родителям; да и то сказать, история эта случилась двадцать с лишним лет назад.

Одни поколения стоят близко к своим потомкам; другие разделяет пропасть, бескрайняя и непреодолимая. Миссис Бакнер — женщина с характером, заметная фигура в светском обществе большого города на Среднем Западе — шла через обширный задний двор с кувшином фруктового напитка и одновременно перемещалась на добрую сотню лет вперед. Мысли ее были бы вполне понятны ее прабабке, а все, что делалось в мансарде над конюшней, было бы одинаково непонятно обеим. Там, где некогда находилась каморка кучера, ее сын с приятелем экспериментировали, можно сказать, вслепую, хотя могли бы валять дурака, как все нормальные мальчишки. Они осуществляли первые пробные комбинации идей и материалов, которые сами шли им в руки; в будущем каждую из таких идей ожидал обычный путь — от гипотезы к открытию и наконец к общеизвестному факту. Когда она их окликнула, мальчики с обезоруживающим спокойствием культивировали те семена, из которых должна была проклюнуться середина двадцатого века.