Из подобной логики следует, по-видимому, что, будучи «запрограммированной», какая-то конечность вырастет в любом случае (если нет уродства, порока программы). Можно проверить, так ли это применительно к рассматриваемой нами проблеме морали, вновь вспомнив о другой используемой автором аналогии: с представлением о «врожденности» языка, о «запрограммированном» «языковом инстинкте».

С. Пинкер рассказывает о трагических «экспериментах», которые «проводят» безнравственные родители, выдерживая детей в безмолвии темных комнат. Подобные эксперименты неизменно приводят к одному результату: дети вырастают немыми.

Мы прибегли к аналогии, используемой и М. Хаузером, потому что провести сходный «эксперимент» с «моральной изоляцией» сложнее, поскольку речь идет не о том, что надо просто смоделировать отсутствие внешних «моральных инструкций», а о необходимости полностью исключить любую коммуникацию, имеющую отношение к оценке получаемых индивидом результатов с точки зрения их приемлемости для других. Именно такую коммуникацию, по-видимому, можно рассматривать как необходимое условие формирования нравственных оценок. Да и интерпретировать результаты подобного «эксперимента» было бы сложнее, чем «языкового». М. Хаузер описывает, насколько трудно бывает доказать наличие подобных оценок собственного поведения или поведения других.

Существует солидная литература, посвященная анализу значения, казалось бы, ясного термина «врожденное». Она эффективно интегрирована в теоретической работе Р. Сэмуэлса[14]. Он, в частности, отмечает, что врожденными часто считаются свойства, особенности, которые не приобретены. Приобретенными считаются свойства, появившиеся в определенный период развития индивида, до наступления которого они отсутствовали. С позиций этого «совершенно здравого понимания приобретения», «все когнитивные структуры приобретены», или, формулируя иначе, если «врожденные свойства — те, что не приобретены», то «никаких врожденных когнитивных свойств нет»[15].

С таким общим заключением согласуются системогенетические представления, о которых уже шла речь. В соответствии с ними л ю б о е соотношение со средой, даже видоспецифическое (свойственное всем особям данного вида), как и индивидуальноспецифическое (появляющееся в связи с особенностями индивидуальной истории жизни у одних, но не у других индивидов), обеспечивается за счет активности специализированных нейронов. А их специализация возникает в процессе обучения. Это означает, что она обязательно формируется в процессе индивидуального развития, которое выступает как последовательность системогенезов.

Иначе говоря, любое «врожденное» поведение не врождено, т. е. не существует изначально в виде готового «кирпичика» («органа», «алфавита», интеграции, сети, системы и т. п.), но формируется в процессе индивидуального развития, является в этом смысле приобретенными несет в себе особенности данного развития.

В рамках этих представлений может быть дан очевидный ответ на вытекающий из логики врожденности «языкового инстинкта» вопрос, который С. Пинкер называет головоломкой: почему новорожденные не говорят? Потому что у них не произошла еще специализация нейронов, которая развернется при последовательном обучении все новым и новым действиям. Именно для оценки результатов этих действий с точки зрения «заинтересованного» социума будут использованы все новые слова и их сочетания, служащие строительным материалом при формировании языка у ребенка.

Из сказанного ясно также, что на вопрос о том, правомерно ли на основании концепции врожденности морали полагать, что падение морали в обществе маловероятно, поскольку мораль — в наших генах, следует ответить так: к сожалению, неправомерно. Как рост детей в обстановке безмолвия обусловливает безъязыкость, так, по-видимому, и их рост в обществе, где в результате попыток «создать новую мораль» смещены границы между морально запретным и приемлемым, может привести к нарушению оперирования с моральными проблемами. Не важно при этом, спланирована ли модификация границ с самыми благородными целями для «улучшения» общества (как это предусматривал, например, Б. Рассел[16]) или она используется для достижения каких-либо низких целей (как это делалось, например, нацистами[17]). Вообще, искусственная реконструкция общества на основе «научных концепций», как это подробно и убедительно обосновал лауреат Нобелевской премии по экономике Ф. А. фон Хайек[18], опасна.

Итак, связь между индивидуальным геномом и нравственностью — опосредованная. С системогенетической позиции, связь «ген — индивидуальное поведение» реализуется через научение, в основе которого — специализация нейронов. То, какие именно акты будут сформированы данным индивидом, в определенной степени зависит от особенностей его генома и, следовательно, от свойств его нейронов. Культура же не является набором выучиваемых норм (в том числе и моральных), а средой обучения, именно она определяет специфику набора актов, которые может в ней сформировать индивид.

Нравственность при этом может быть рассмотрена как одна из многих характеристик целостной структуры опыта, а не как отдельный домен (специальный, отграниченный от других компонент, модуль) опыта. Данная характеристика соотносима с ценностной оценкой событий и действий и обобщает множества единиц опыта по критерию этой оценки: приемлемы они в социуме или нет.

Таким образом, и с системогенетической позиции, М. Хаузер прав в том, что люди, как правило, действительно, не обучаются специально «моральному поведению», «моральным нормам». Не потому, однако, что они даны готовыми, изначально «закодированными» в наших генах. А потому, что индивиды обучаются не этому поведению и не этим нормам, а умению достигать самые разные полезные результаты в социальной среде. И нравственность появляется как следствие обучению достигать эти результаты.

Выше было показано, что возможен взгляд на некоторые проблемы, обсуждаемые в книге, отличный от взгляда М. Хаузера. Для науки (как, впрочем, и для обыденной жизни) неустранимое разнообразие взглядов — нормально. Взгляд ученого на любую проблему определяется тем, какова его «научная картина мира». Картин всегда было и будет больше одной. Поэтому подобное разнообразие можно продемонстрировать, рассматривая любую проблему, в том числе и менее сложную, чем проблема морали.

Несмотря на многовековой опыт размышлений о морали, мы все еще находимся в начале ее научного исследования. Очевидно, что работа М. Хаузера — значительный шаг на этом пути. Ясно и другое: обсуждаемые в ней проблемы вряд ли оставят читателей равнодушными. Вообще, любое прикосновение к морали — эмоционально. Об этом тоже подробно пишет автор книги. Прочитавшие ее взглянут на историю человека, его внутренний мир, на отношения между людьми и устанавливаемые ими правила, наверное, совсем с другой стороны. Они будут спорить с автором или соглашаться с ним. Специалисты будут использовать издание, кроме того, и как прекрасный обзор современной литературы по экспериментальной психологии, социологии, философии, антропологии и другим смежным дисциплинам. И те, и другие, прочитав книгу М. Хаузера, неизбежно придут к заключению о том, что изучение морали может происходить не только посредством теоретических разработок, но и через экспериментальные исследования и что на этом пути гуманитарные и социальные науки объединяются с естествознанием.