Честно говоря, другого ответа я и не ждал.

«Ну что же, — ответил я, — нюхать так нюхать».

«Вот и прекрасно, — как бы поставил точку в этой теме эксперт. — Я обещаю, что вы примете участие во вскрытии трупа, и довольно скоро, но сперва вы хотели о чем-то со мной поговорить?»

«Начнем с самого начала, — сказал я. — Расскажите о своем детстве, о том, как вы росли, чем увлекались, каким были?»

«Ну, что же, слушайте… Мои родители познакомились в Целинограде, где оба поступили в медицинский институт. Сейчас Целиноград называется Нур-Султан и является столицей Казахстана, а в то время он был небольшим областным городом. Через него протекает река Ишим, где местные жители в те времена с моста ловили раков: они опускали в воду на длинных веревках специальные рачевни — сетки с привязанными к ним кусками тухлого мяса, ждали минут тридцать и поднимали их, уже полные раков.

Надо сказать, что Казахстан был модерновой советской республикой, особенно северная его часть, куда ехали тысячи молодых людей, комсомольцев и не только, движимых призывом партии и правительства превратить целинные земли в плодородные поля. Первых целинников можно назвать настоящими героями: мало того, что работали они на голом энтузиазме, так еще и в жутких условиях. Летом — адская жара, зимой — адский холод, морозы за тридцать и постоянные метели. Жили в землянках, палатках, но были счастливы от того, что участвовали в большом и нужном деле. В наш коммерческий век такое немыслимо…

Родители мои родом из Северного Казахстана, познакомились они в Целиноградском медицинском институте, а на третьем курсе их обучения у них уже родился я. Так что я, можно сказать, медицину впитал с молоком матери. Всего через два года после своего рождения я уже помогал родителям сдавать экзамены: например, преподаватель по детским болезням совершенно искренне считал, что если у студента есть ребенок, то он знает все по этой теме, поэтому моих маму с папой не пытал и просто поставил им «отлично» автоматом. Позже, когда я сам был студентом и тоже жил в общаге, я уже смог представить себе, каково это — иметь маленького ребенка на третьем курсе, самом напряженном и сложном, который студенты называют «экватором», поскольку после третьего курса остается проучиться еще три.

После окончания института родителей распределили обратно в Северный Казахстан, вначале в Петропавловск, а потом в село под названием Соколовка. Это был районный центр, который, как сказали бы теперь, «динамично развивался». Именно в этом селе и прошло мое золотое детство. Мама работала офтальмологом, отец рентгенологом, а со временем стал главным врачом районной больницы».

«Название села не очень казахское», — заметил я.

«Так это же Северный Казахстан, бывшая Омская губерния, у нас и казахов-то было немного, да и те, скорее, русские казахи, без каких-то националистических заморочек. Изменения начались потом, гораздо позже, после распада Союза, — печально сказал доктор. — «Фартовый город» — так называл Соколовку мой дядя и не ошибался. Мое село напоминало скорее поселок городского типа: двухэтажные дома, две трехэтажные школы, множество предприятий. Практически все дороги были заасфальтированы. Кстати, тот асфальт, вернее, то, что от него осталось, там так и лежит, с советских времен, его до сих пор не меняли. Родители работали в районной больнице, которая занимала большую территорию и состояла из нескольких корпусов, стоящих среди густых зарослей кленов и акаций. Именно там мы и любили играть, особенно вечерами, когда все корпуса закрывались и можно было делать все, что заблагорассудится, например, ловить мотыльков или гонять на велосипедах. Там же, у одного из корпусов, мы часто находили спичечные коробки, которые подбирали, надеясь найти там спички, но в них всегда оказывались какашки — корпус был лабораторией, куда пациенты приносили свои анализы. Наверное, после взятия определенного количества кала на исследование остальное просто выбрасывалось.

Недалеко от дыры в заборе, через которую мы проникали на территорию больницы, стоял туалет типа «сортир» на два посадочных места. В нем имелась перегородка, в которой кто-то (все знали, кто) специально проделал отверстия для оперативного наблюдения за женскими частями тела. Ожидая узреть что-то жутко эротическое, мы по очереди пробирались в соседнюю кабинку и через дырку следили за посещающими туалет. Видно не было абсолютно ничего, однако это не мешало каждому наблюдателю рассказывать об увиденных им ого-го каких задницах, что вызывало справедливую зависть окружающих. Закрылось это окно в мир эротики следующим образом: однажды, когда к туалету направилась очередная дама, мой друг занял позицию в соседней кабинке и стал ждать, пока она снимет, пардон, трусы, но, наклонившись к смотровому отверстию, он вдруг услышал прямо над своим ухом: «Что, жопы никогда не видел?»

Дама была очень даже в теле и гаркнула голосом командира кавалерийского отряда, призывающего идти в атаку. Мой друг сразу же понял, что вопрос обращен именно к нему, но отвечать на него не стал и спешно покинул наблюдательный пост. Остальные ребята, в числе которых был и я, смотревшие, как обычно, из-за забора, сдристнули еще раньше, и это спасло нашу репутацию. А вот мой кореш Женька в тот вечер огреб от отца ремня — в селе все друг друга знали, и конечно, дама «срисовала» Женьку еще до того, как он зашел в кабинку. После этого мы потеряли интерес к туалетным наблюдениям.

Круглый год я любил пропадать на реке. Ишим протекал совсем недалеко от дома, мы ловили в нем рыбу, зимой катались с высокого обрывистого левого берега, на котором и располагалось наше село. На этом берегу, у самой воды было множество родников, которые и в мороз не замерзали; их вода, богатая железом, имела ярко-ржаво-оранжевый цвет и кислый вкус.

С рекой в моем детстве было связано многое. Весной, во время ледохода, местные жители выходили на берег и наблюдали за тем, как поток нес огромные льдины, которые иногда наползали друг на друга и ломались с грохотом, напоминающим взрывы. В годы особенно сильного половодья разлившаяся вода размывала кладбище в Петропавловске — областном городе, который находился выше по течению, и по Ишиму плыли гробы. Деревянный мост, который соединял оба берега, на время разлива убирали, и переправой служил маленький пыхтящий паромчик, перевозивший людей и велосипеды. С исчезновением СССР исчез и этот паромчик. Период разлива Ишима был для нас, пацанов, праздником. Река напоминала море; релка, на которой росли ивы, почти полностью погружалась под воду, торчали только верхушки деревьев. Если половодье затягивалось, то верхние ветви ив уже цвели, а нижние после ухода воды оставались еще совсем голыми…».

«Простите, вы сказали «релка»? — поинтересовался я, — Никогда не слышал такого слова. Что это?»

«Так все называли небольшой островок посередине реки. Была еще большая релка — выше по течению, а эта — почти напротив моего дома, малая».

Доктор улыбнулся — видно, он с удовольствием вспоминал эту пору своей жизни.

«Так вот, — продолжал он, — во время половодья наш высокий обрывистый берег уже хорошо прогревался, и пока не выросла высокая трава, наступала пора выливания тарантулов. Откуда взялось это занятие и кто его придумал, никто не знает, но каждую весну наша компания, вооружившись пустыми стеклянными бутылками или флаконами из-под шампуня (пластиковой тары для воды тогда не было), бродила по берегу в поисках нор местных пауков, которых все называли тарантулами — не уверен, что правильно. Норы эти хорошо выделялись на покрытой скудной травой земле — почти идеально круглые, диаметром с современную двухрублевую монету, с небольшой горкой у входа. Если кто-то обнаруживал такую нору, он тут же звал остальных, и начиналась спецоперация по извлечению из нее паука, называемая «выливанием тарантулов». За водой ходить далеко не приходилось — разлившаяся река была внизу. Наполнив емкости, мы приступали к делу. Среди детворы ходил устойчивый слух, будто тарантулы могут прыгать на несколько метров, поэтому принимались меры предосторожности — вода наливалась постепенно, а нора после очередного залива внимательно осматривалась. Тарантул появлялся всегда неожиданно: из темноты внезапно показывались несколько паучьих лап. В этот момент большинство пауколовов разбегались с криками ужаса, каждый боялся, что паук прыгнет именно на него. Но несчастный тарантул, будучи ночным животным, никогда ни на кого не прыгал, а просто был потрясен внезапной облавой. Дело техники — взять его двумя веточками и переместить в банку. Помимо паучьей прыгучести мы верили в то, что если в банке окажутся несколько пауков, то они устроят между собой битву, а если кинуть паука в воду, то он по ней спокойно побежит аки посуху. Несмотря на то, что пауки никогда не дрались, а при помещении в воду тонули, легенды эти передавались из поколения в поколение.