– А почему это звезды розыска так высоко зазвездились, что позволяют себе опаздывать на совещание к руководству?!

Потапов, привыкший задавать вопросы, а не отвечать, нервно заерзал.

– Виноват, товарищ полковник. Но привычка раскрывать преступления, а не протирать галифе в президиумах часто подводит. Вот и сегодня раскрыл очередного маньяка, а на совещание опоздал, – сказал Антон.

– Капитан Голицын, что вы себе позволяете?! Вы как разговариваете со старшим по должности и званию?! Преступления раскрываются всем аппаратом управления, а не одним зарвавшимся хвастуном. Даже буфетчица, кормящая личный состав, вносит свою посильную лепту в процент раскрываемости. Даже уборщица, и та вносит!

– Да, товарищ полковник, только пули летят не в замполитов, не в уборщиц и буфетчиц, а в оперов.

– Ваша нелюбовь к дисциплине и любой идеологии всем хорошо известна. Этот спор бесполезен. Вас уже поздно воспитывать. А вот наказать еще не поздно.

– Впрочем, как и поощрить, – присаживаясь, вполголоса заметил Голицын.

– Разрешите продолжить? – спросил ранее докладывавший Дубцов. – Итак, бывший сотрудник Хряков, нанеся скальпелем несколько ударов сержанту Гусейнову и завладев его табельным оружием, скрылся из больницы.

Антона прошиб холодный пот. Хряков, когда Антон уезжал, был почти в коме. Бредил, бормотал что-то бессвязное.

Вечер, как говорили классики, переставал быть томным. На свободе оставался маньяк-убийца, вооруженный и злой на весь мир.

– Какие меры предприняты для задержания Хрякова? – осведомился Мехлис.

– Возле дома выставлено наружное наблюдение. Во всех местах его возможного появления работает наружка. Всем постам ГАИ и ППС розданы его фотографии и приметы. Все врачи предупреждены об ответственности за недонесение. Сегодня по всем каналам будет показан его портрет с обращением к населению.

– Еще какие соображения?

– Нужно объявить награду за любые сведения о нем. Большую награду. Скажем, сто тысяч гривен, – предложил Кротов.

– А где управление возьмет эти деньги? – спросил Мехлис.

– Обещать – это еще не жениться, – объяснил свое жизненное кредо Кротов.

– Все. Все свободны, – подытожил Потапов. – Дело чести – задержать этого оборотня.

Кузнецовым Николаем Ивановичем оказался пожилой, без определенного возраста и запоминающейся внешности мужчина. На нем был дорогой, сшитый далеко за пределами нашей родины костюм. Манера держаться и разговаривать выдавала в нем человека, много лет привыкшего только приказывать. Прекрасная речь, хорошо поставленный голос – всего этого так не хватало в потомственном аристократе Голицыне…

Они встретились, как старые друзья после долгой разлуки. Лена взяла его под руку, и они сели на электричку. Проехав и поговорив ни о чем три остановки, вышли и пешком направились в элитный дачный поселок.

Дача Николая Ивановича с виду была скромным двухэтажным коттеджем. Но, будучи дорого и богато отделанным внутри, особняк словно возвращал хозяину все недополученные им в электричке уважение и восторг!

Лена устроилась в удобном кресле напротив большого плазменного телевизора и с волнением приготовилась либо к банальному шантажу, либо к комитетской вербовке. Для себя она уже приняла решение и, внутренне успокоившись, большими чистыми глазами смотрела на приговоренного даже с некоторым сочувствием.

– Итак, вербовка или шантаж, уважаемый Николай Иванович? Если вербовка, то ее цель? Если шантаж, то секс или деньги?

– Что вы, что вы, уважаемая Елена Сергеевна! Ни то, ни другое. Дело в том, что я разрабатываю вас уже давно. Знаю историю вашей жизни, историю дневника вашей матушки. И те страшные последствия, которые наступили – а мы все ходим под Богом – для «героев» дневника. Вначале я это делал из чисто профессионального интереса для того, чтобы взять вас с поличным и привязать хоть к одному из эпизодов. Но вы так увлекли меня своей тонкой работой, что я даже залюбовался некоторыми нюансами. Со временем мне в голову пришли определенные мысли, которыми я хочу поделиться с вами. Дело в том, что у меня, как и у вас, обостренное чувство справедливости. И, кроме личных мотивов (об этом после), у меня еще масса причин ненавидеть зло. Но меч в руках слепой и уставшей женщины давно затупился, а на весах правосудия уже много лет взвешиваются не правда и ложь, а количество взяток. При таком качестве правосудия за деньги легко можно оправдать убийцу и маньяка, педофила и людоеда.

– Николай Иванович, я много слышала о так называемой «Белой стреле». Уж не знаю, что вы там обо мне нарыли? Контора глубокого бурения роет, конечно, глубоко, но романтика народного мстителя, этакой Никиты в робингудовских ботфортах, меня не прельщает. Я замужняя женщина. Люблю своего мужа и своих будущих детей. Поэтому, если речь идет о деньгах и сумма приемлема, я согласна. Если речь идет о сексе, то давайте это обсуждать при условии, что секс будет одноразовый и безопасный. А «Белая стрела» или «Красная бригада» меня не интересуют.

– Елена Сергеевна, давайте не будем столь категоричны. Аргументы, которые я приведу в защиту своей позиции, столь убедительны, что вы, как человек умный, примете мое предложение. Ни о каких деньгах речи быть не может, я достаточно обеспеченный человек. Секс – это производное любви, а без нее – это скотство. Я люблю вас, как дочь, – значит, секс исключен. Если вы думаете о последнем доводе королев, давайте обсудим и это. Последний довод королей – это пушки. А королев? Что касается королев, Леночка, то это яд. Если вы намерены поступить со мной так же, как с героями ваших прежних похождений, то выбросьте это из головы. Я подстраховался. И хватит танцев. Я устал. Либо вы говорите «да» и мы продолжаем, либо «нет» – и каждый идет своей дорогой. Времени на раздумья нет. Итак, да или нет?!

– Да!

– Громче!

– Да!

Новый начальник тюрьмы Граченко по кличке Грач, в отличие от своего предшественника Курочки, который по зернышку склевал на говно активы и рассовал по карманам все, что только можно, был человеком осмотрительным и рассудительным. Он не лез в оперские и режимные разборки, а просто назначил операм и режимникам тариф. И если кто-то не укладывался, то наказывал, а если перевыполнял – поощрял. Единственной слабостью Грача были бабы. Но это здоровое увлечение воспринималось скорее как плюс, а не минус. После Курочкиного беспредела произвол Грача был мягким и ненавязчивым. Из трех пресс-хат на каждом корпусе он оставил по одной, да и те были больше страшилками, чем реалиями.

Короче, при Граче тюрьма вздохнула и зажила своей обычной ночной неспокойной жизнью. И вопросы решались, и зеки были довольны.

Только сын Грача, безумно любивший своего отца и во всем бравший с него пример, не обратил внимания на одно странное обстоятельство. Его любимая и обожаемая жена стала как-то странно к нему относиться. Работая в той же системе, что и отец, он, будучи замполитом, все время проводил на зоне и не заметил, как родной отец, бросив мать, стал жить со своей невесткой, его, сына, женой. Когда в один ужасный день сын застал жену в постели отца, он чуть не застрелился, потом чуть не сошел с ума, а позже крепко запил. Но горе было так глубоко, что залить его водкой оказалось невозможно. Бедный парень одним движением перечеркнул свое прошлое, в котором остались и горячо любимая жена, и обожаемый отец.