– Я уже иду.

С этими словами Женевьева подвязала фартук и подобрала гребенкой облако своих темно-каштановых волос. Девушка знала, что для пьяниц внизу ее внешность не имеет никакого значения, но влияние Пруденс воспитало у нее чувство приличия, которое приказывало всегда выглядеть как можно лучше. Женевьева содержала в порядке свою спальню и каждую неделю проделывала долгий путь в Сент-Мартин, чтобы принести свежей соломы для постели. Две смены ее одежды были всегда аккуратными.

Несмотря на небольшой рост, Женевьеве пришлось наклониться, чтобы не удариться о стропила лестницы, ведущей вниз, в распивочную. Оттуда доносились хриплый смех и грубые шутки посетителей, которые сливались со стуком глиняной посуды и оловянных кружек. Девушка вошла в комнату и сразу ощутила знакомый запах табака и солода, услышала крики.

– Пинту[2]сюда, девочка, да побыстрее!

– Принеси поднос с булочками, мы ужасно хотим есть!

– А мне – джину, пиво здесь и свиньям не годится!

За годы работы Женевьева научилась аккуратно носить поднос, уставленный кружками, ловко пробираясь по забитой людьми и столами комнате. Сегодня ей пришлось почти два часа непрерывно обслуживать посетителей, пока те не напились. Затем девушка направилась к стойке мыть кружки, по локоть опустив руки в чуть теплую воду.

Уотни Элиот, отец Женевьевы, подошел к ней, чтобы забрать из кармана дочери пригоршню вырученных монет. Это был человек средних лет, плотный и маленький, который благодаря своему грубому высокомерию, казался значительно выше ростом. У него были темно-кудрявые волосы, без малейшего намека на седину; маленькие глазки смотрели остро, ничего не пропуская и все замечая.

Уотни Элиот быстро схватил выручку, положил ее в свой карман и недовольно проворчал:

– Могло быть и побольше. Ты ведь можешь работать лучше.

Женевьева продолжала молча мыть кружки. Она всю жизнь терпела отцовские упреки, но сейчас ей вдруг показалось, что ею прожито больше своих семнадцати лет.

– Посмотри на себя, девочка, – не унимался отец. – Ты чопорная, как судья. А ведь тебе прекрасно известно, что эти люди заплатят лишнее за улыбку или ласковый взгляд.

Девушка резко повернулась к отцу, ее зеленые глаза гневно сверкали.

– Я не сомневаюсь, ты заставишь меня продать свое тело, если это наполнит твои карманы.

– Знаю, ты можешь сказать и покруче. Ты всегда оставалась грубиянкой, хотя должна благодарить меня за пищу и крышу над головой.

– Я тебе ничего не должна. Все, что ты мне дал, я давно отработала. А если твои чертовы посетители хотят от меня чего-то, кроме пива, то они ошибаются. Раз тебе нужна здесь портовая девка, то пойди и поищи ее.

– Послушать тебя, так ты говоришь точно так же, как твоя воображала, подруга-гувернантка. Но у тебя поубавится спеси, если…

Женевьева отвернулась от отца, не желая больше продолжать разговор.

– Извини, – холодно сказала она. – Я должна идти работать.

Все оставшееся время ее буквально преследовали мысли о событиях этого дня. Сотни раз Женевьева спрашивала себя, правильно ли она поступила, разоблачив Эдмунда Бримсби. Положение Пруденс, несомненно, станет еще тяжелее, но теперь Бримсби, по крайней мере, будет вынужден нести ответственность за судьбу девушки. Например, он может обеспечить ее небольшой пенсией и домиком на тихой улице. Этого было бы вполне достаточно. Женевьева ни за что не согласится на меньшее для своей подруги.

Рурк Эдер ненавидел свой родной город. Лондон всегда представлялся ему огромным человеческим муравейником, причем не очень чистым. Он смутно помнил, как мать печально говорила о том, что копоть порта никогда не смоется, даже если мыть и тереть дни напролет. От шума, запаха и дыма некуда было деться ни днем, ни ночью.

Однако ужаснее улицы, на которую его привел Пиггот, Рурк еще не видел. Он с содроганием отвернулся от нищего, скрючившегося на пороге таверны, и стиснул зубы. Теперь, когда Анжела отказалась помочь ему вырваться из нищеты, Рурк вполне мог когда-нибудь оказаться на месте этого попрошайки.

Пригнувшись, чтобы не задеть облупившуюся вывеску, Рурк вслед за Пигготом вошел в таверну и осмотрелся. Пивная оказалась едва освещена: только на камине горел фонарь, да несколько свечей тускло мерцали в ржавых подсвечниках. Толпа посетителей представляла собой пеструю компанию бездельников и наемных рабочих, которые грубо ругались и хохотали во все горло.

Рурк и Пиггот уселись за стол около двери. Пиггот поднял руку, требуя, чтобы их обслужили.

– Посмотри-ка, – сказал он, указывая на подошедшую девушку. – Девочка совсем не того сорта, что ожидаешь здесь встретить.

Рурк поднял глаза и увидел перед собой действительно на редкость хорошенькую девушку с темно-каштановыми, спускавшимися до плеч, волосами. Она была совсем юной, лет шестнадцати, не старше. Ее лицо имело форму сердечка, черты – изящные, почти утонченные. Да и вся она казалась удивительно чистой и непорочной для девушки, работающей в подобном месте. Юбка была ей чуть-чуть коротка, но аккуратные заплатки на подоле выглядели странно трогательными.

Когда девушка вплотную подошла к их столу, Рурк изменил свое первоначальное мнение: она оказалась не просто хорошенькой, а красавицей.

– Две пинты, – заказал Пиггот, кладя ей в руку монетку.

Девушка окинула мужчин равнодушным взглядом и пошла за пивом.

– Гордячка, – проворчал Пиггот. – Не разговаривает даже с завсегдатаями.

Рурк промолчал. Он не винил девушку: мужчин в таверне вряд ли можно считать подходящей компанией. Но когда она снова подошла к столу и поставила перед ним кружку, молодой человек приветливо улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза. Девушка явно растерялась от этого искреннего проявления симпатии.

– Я – Рурк Эдер. А как тебя зовут?

– Женевьева Элиот, – последовал равнодушный ответ.

– Женевьева, – даже в голосе Рурка слышалась улыбка. – Можно я буду называть тебя Дженни? Тебе это больше подходит.

– Мне все равно, – так же равнодушно ответила девушка.

Однако Рурк не обратил внимания на ее тон и продолжил разговор:

– Что ты здесь делаешь, милая Дженни? Ведь эта работа явно не для тебя.

– А что бы вы делали на моем месте? – вызывающе спросила девушка. – Побирались бы на улицах?

– Нет, ты слишком умна для этого и хорошо говоришь. Ты где-нибудь училась?

– Конечно, нет. Но, – она гордо вскинула голову, – я умею читать и считать.

– Славно, Дженни. Однако какая тебе польза от этих знаний?

– Извините, сэр. Мне некогда болтать.