Можно было бы просто вернуться обратно и объяснить то, что случилось. (А что случилось?) Майлс уверен, что в Департаменте мужчин их поймут. Там всегда повторяли, какой он особенный – какие они особенные, с иммунитетом. Джонас говорил, что они могут делать все, что пожелают. Им сойдет с рук даже убийство. Вот почему он так дерзил охране.

Но убийства ведь не было, правда? Или Билли и мама убили охранницу? Майлс не может томиться в неведении. Но у него не хватает духа спросить у мамы. Будто между ними качаются на волнах старинные мины времен Второй мировой войны, рогатые, готовые взорваться, если к ним прикоснется один из них. Майлс приходит к выводу, что лучше не спрашивать.

Маме удалось приоткрыть окошко будки охранника, она просовывает внутрь руку и нажимает на кнопку, поднимающую шлагбаум. Проехав вперед, мама снова опускает шлагбаум, после чего снимает куртку и тщательно заметает следы на песке.

– Ну вот, – говорит она, словно шлагбаум защитит от тех, кто их ищет, словно преследователи не смогут просто просунуть руку в приоткрытое окошко, как только что проделала она сама. Но Майлс ничего не говорит, потому что порой говорить хуже, чем молчать, потому что если произносить что-то вслух, это иногда может стать реальностью.

Внедорожник ползет до самого гребня холма в дальней части поселка, мимо огромного котлована и экскаватора, на который боится смотреть Майлс из страха увидеть ухмыляющийся оскал черепа экскаваторщика. Мимо зияющих оконных проемов, затянутых рваным брезентом, треплющемся на ветру, который усиливается, поднимая облака желтой пыли, липнущей к лобовому стеклу, забивающейся в нос и обжигающей глаза, когда они вылезают из машины во втором от вершины ряду коттеджей, полностью достроенных, а у некоторых даже такой вид, будто в них совсем недавно жили.

– Папа тебе рассказывал про принцип Златовласки[5]? – Мама частенько поступает так, вспоминает по поводу и без повода его отца, словно Майлс сможет когда-либо его забыть.

– Не слишком жарко и не слишком холодно. То, что нужно для жизни человека.

– Вот что мы сейчас ищем. То, что не было разграблено. Нет, я не должна была использовать это слово. Не разграблено – реквизировано. Это не грабеж, если сюда больше никто не вернется, если это необходимо для нашего выживания. – Мама разговаривает сама с собой. Это означает, что она устала.

Майлс тоже устал. Он хочет лечь и заснуть, и проспать миллион лет.

– Вот этот, – говорит мама.

Окно на крыльце разбито, занавески просочились сквозь решетку и треплются на ветру. Мама забирается на веранду. Шторы опущены, но видна паутина защитных жалюзи, какие в Йоханнесбурге есть у всех, но в Америке Майлс таких почти не видел, отчего он с тревогой задумывается, чего боялись хозяева этого коттеджа. Мама отодвигает дергающуюся ткань в сторону, чтобы они оба смогли заглянуть внутрь. Майлс видит на столе бутылку вина, два бокала, один опрокинут, под ним похожее на кровь пятно, другой наполовину полный (или наполовину пустой, если рассуждать логически, в зависимости от того, из него уже пили или же он изначально был наполнен лишь наполовину), словно обитатели коттеджа вышли из дома после обеда, быть может, чтобы прогуляться вокруг котлована. Однако желтый песок, блестками покрывший серую плитку, опровергает это предположение, как и фотография в рамке, лежащая лицом вниз в ореоле осколков.

– Решетка означает, что внутрь никто не заходил.

– И мы тоже туда не попадем, мама.

– Если только…

Майлс следует за матерью за дом к гаражу на две машины с веселенькой керамической пальмой на стене. Над металлическими воротами тянется узкое окошко. Мама подпрыгивает, чтобы заглянуть внутрь.

– Дома никого. Машин нет, зато есть байдарка. Ты сможешь залезть, если я тебя подсажу?

– Нет! Ни за что! А если я не смогу выбраться обратно? – Что если он порежется и умрет от потери крови в пустом доме с керамической пальмой на стене и чужими фотографиями, а мама будет снаружи?

– Ну хорошо. Нет проблем. – Мама отходит назад, поскольку видит, что сын настроен серьезно. Но затем она бьет обеими руками по воротам, отчего те дрожат, словно огромная металлическая собака, отряхивающая воду.

– Мама!

– Извини. Как ты думаешь, насколько они прочные?

– Не знаю. Но ты меня напугала. Прекрати!

– Я собираюсь их выломать. Отойди вон туда.

Мама садится в машину, сдает назад и дает полный газ. Майлс не может на это смотреть. Внедорожник срывается вперед и врезается в ворота. С протестующим скрежетом металл проминается словно картон.

– Мама! – Майлс подбегает к машине и находит маму сидящую за рулем, отталкивающую от себя похожую на белую жирную медузу подушку безопасности и хохочущую словно одержимая.

– Да, твою мать! – восклицает она. По щекам у нее текут слезы, она всхлипывает.

– Мама!

– Что? Все в порядке. Со мной все в порядке. Все замечательно. Прекрати переживать. – Мама вытирает глаза.

– Ты разбила фару!

Майлс осматривает машину спереди. Да, он приятно удивлен тем, что кроме фары все цело. Похоже, мама правильно все рассчитала – прочность кузова, момент импульса, нажала тормоз в нужный момент, чтобы не доехать прямиком до задней стены, словно Хитрый койот из мультфильма. Однако он ей в этом ни за что не признается.

Они протискиваются мимо смятых остатков ворот и через незапертую внутреннюю дверь попадают в дом. Это все равно как оказаться в качественной игре-стрелялке, и рука Майлса непроизвольно ищет ружье, точнее, если честно, клавиатуру, чтобы нажать «Х» и войти в меню, где можно будет узнать информацию о самых разных предметах, например лечебные свойства консервных банок, разбросанных по полу на кухне. В видеоигре обязательно были бы коробки с патронами, различное оружие, пакеты с лекарствами, может быть, даже волшебный ящик, и не один.

Конечно, в видеоигре запахов нет. Здесь же от разбитых банок, выплеснувших свое черное липкое содержимое на плитки пола среди перьев от случайно залетевшей сюда птицы, исходит приторное сладковатое зловоние. Мама хватает банки, проверяет сроки хранения, отбирает те, которые еще годные, вынимает из ящика кухонного стола ножи, консервный нож, штопор. Она открывает холодильник и тотчас же его закрывает.

– Так, здесь большой облом.

– Я схожу посмотрю, что к чему.

– Далеко не уходи.

В гостиной снова перья, в разбитом окне раздуваются занавески. Майлс пододвигает мягкое кожаное кресло, чтобы прижать занавеску к полу и защититься от сквозняка, завывающего по всему дому и громыхающего окнами. Он поднимает с пола фотографию в рамке, вытряхивает осколки стекла и всматривается в нее. На фотографии гордый дедуля сидит на корточках рядом с уловом, возле него пятилетний мальчик, также в болотных сапогах и широкополой шляпе, косится на рыбину с выражением «ох и ни фига себе, это еще что за хрень?» на лице.