Знатное боярство считало себя униженным вследствие его воцарения. При несомненном уме, ловкости Борис имел один недостаток, сильно ему вредивший, унаследованный от времён Грозного, — страшную подозрительность. Борне не мог возвыситься до сознания, что он, земский выборный царь, которого воля народа, невзирая на происхождение, возвела на престол, должен стать выше всяких счетов с боярами, тем более что по своим личным достоинствам он был выше их.

Вот что говорят современники о главном недостатке Бориса как царя: «цвёл он, как финик, листвием добродетели, и если бы тёрн завистной злобы не помрачал цвета его добродетели, то мог бы древним царям уподобиться. От клеветников изветы на невинных в ярости суетно принимал и поэтому навёл на себя негодование чиноначальников всей Русской земли: отсюда много ненасытных зол на него восстали и доброцветущую царства его красоту внезапно низложили». Подозрительность эта на первых порах уже проявилась в клятвенной записи, но впоследствии дело дошло до опал и доносов. Князьям Мстиславскому и В. И. Шуйскому, которые по знатности рода могли иметь притязания на престол, Борис не позволял жениться. С 1600 г. подозрительность даря заметно возрастает, Быть может, не лишено вероятности известие Маржерета, что в то время начались тёмные слухи, что Димитрий жив. Первой жертвой подозрительности Бориса был Богдан Бельский, которому царь поручил строить Борисов город. По доносу о щедрости Бельского к ратным людям и неосторожных словах: «Борис царь на Москве, а я в Борисове» — Бельский был вызван в Москву, подвергся различным оскорблениям и сослан в один из отдалённых городов. Холоп князя Шестунова сделал донос на своего господина. Донос оказался не заслуживающим внимания. Тем не менее доносчику сказали царское жалованное слово на площади и объявили, что царь за его службу и раденье жалует ему поместье и велит служить в детях боярских.

Страшное действие имело это поощрение доносов: доносчики явились во множестве. В 1601 г, по ложному доносу пострадали Романовы и их родственники. Старший из братьев Романовых Фёдор Никитич был сослан в Сийский монастырь и пострижен под именем Филарета; жену его, постригши под именем Марфы, сослали в Толвуйский Заонежский погост, а малолетнего сына их Михаила (будущего царя) на Белоозеро. К унынию, произведённому опалами, пытками и казнями, присоединились физические бедствия.

С 1601 года три года подряд были неурожайными, и начался страшный голод, так что ели, как говорят, даже человеческое мясо. Чтобы помочь голодающим, Борис начал постройки в Москве и раздавал деньги. Эта мера вызвала ещё большее зло, так как народ большими массами устремился в Москву и умирал во множестве от голода и моровой язвы на улицах и на дорогах. Только урожай

1604 г. прекратил голод. За голодом и мором следовали разбои. Разбойничьи шайки составлялись главным образом из холопов, отпущенных господами во время голода, а также из холопов опальных бояр. Смелый атаман Хлопка Косолап явился под Москвой, но после упорного боя был разбит царскими войсками (в 1604 г.).

В начале 1604 года стало в Москве достоверно известно, что в Литве появился человек, называющий себя царевичем Димитрием, а в октябре того же года самозванец вступил в пределы Московского государства, находя себе повсюду приверженцев. Хотя 21 января

1605 г. самозванец потерпел поражение при Добрыницах, однако снова собрал войско. Дело находилось в нерешённом состоянии, когда 13 апреля 1605 г. Борис скончался скоропостижно, приняв схиму, Москва присягнула сыну Бориса — Фёдору, которому отец постарался дать возможно лучшее воспитание и которого все современные свидетельства осыпают большими похвалами. Но Фёдору Борисовичу после самого кратковременного царствования вместе с матерью пришлось погибнуть насильственной смертью.

Царевна Ксения, отличавшаяся красотой, была пощажена для потехи самозванца; впоследствии она постриглась и скончалась в 1622 году. Прах царя Бориса, удалённый при самозванце из Архан­гельского собора, при Михаиле Фёдоровиче был перевезён в Троице-Сергиеву лавру, где покоится и ныне; там же покоится и прах семьи Бориса.

Часть первая

ЛОЖЬ

Глава первая

1

ёдор Иоаннович изнемог и умирал, как и жил: не гневясь и не протестуя. Бескостные руки его не могли и свечу держать, и Фёдор Иоаннович слабо, извинно улыбался. Но он был царь, и велено было растворить на Москве двери церквей, возжечь свечи и, всенародно вопия с надеждой, молить о продлении дней последнего в роде Рюриковичей.

На колокольню Чудова монастыря полез по обмерзшим ступеням звонарь. Колокольня была стара. В кладке зияли дыры. Ветер гулял по стенам, опасно гудел, тревожил.

— Исусе Христе наш, — шептал звонарь, осторожно ступая по заметённым снегом, неровным ступеням. — Исусе Христе… — хватался красными, замёрзшими руками за обледенелые перильца.

Ветер прохватывал монаха до костей.

— Грехи наши, — шевелил серыми губами звонарь, — грехи…

Знал он, по ком звонить идёт, и скорбел сердцем. «Тиха, тиха была жизнь на Москве при блаженном Фёдоре Иоанновиче, — толкалось в голове, — почитай, так и не жили никогда…» И не то мороз, не то мысли эти выжали из глаз монаха слезу. Светлая капля поползла по бескровному, рытому морщинами лицу. Пожалел монах царя.

Чернец забрался на звонную площадку. Здесь ветер был ещё жёстче. Вовсю закрутило, забило звонаря, затолкало злыми порывами. Однако, отерев лицо рукавом грубой рясы, монах огляделся.

Внизу открылась Москва. Белым-бел стоял город. Но чётко на снегу проступали красные каменные стены Кремля, надворотные, затейливые его башни, мощные стены Китай-города. И избы, избы — и в один и в два света — без края. Велика Москва — глазом не охватишь.

Монах широко перекрестился, крепко прижимая пальцы к груди, и взялся за колючую от мороза верёвку. Качнулся лёгким телом, падая вперёд, ударил в стылую медь.

Бом! — поплыло над городом. Бом! Бом! Бом! — как крик.

Двери сорока сороков церквей растворились на Москве, ярко вспыхнули свечи перед иконами, упали на колени люди, и многажды было повторено:

— Боже, продли дни блаженного!

Приказ Большого дворца двадцать пудов воска дал на свечи, да и так, от своих щедрот и великой жалости к умиравшему царю, многие из москвичей, кто побогаче, по полпуда, а то и в пуд поставили свечи.

На московскую землю в те дни упали невиданные холода. Спасаясь от их лютости, слетелось в город вороньё, сорочьё, лесные птицы. На улицах, пугаясь, московский народ видел волков, необыкновенных лисиц — и рыжих, и красных, и голубых, и чёрных.