— Есть сход! Пошли поправки на изделие! — привычно бубнит под нос первый оператор.

Начальник расчета напряженно кусает губы и вдруг неожиданно даже для себя самого тянется к тумблеру подсвета и одним решительным щелчком отбрасывает его в нулевое положение.

— Ты что, охренел? Что делаешь?!

Лицо первого оператора стремительно бледнеет, на глазах утрачивая живые краски, превращаясь в полутьме боевого отделения в гротескную маску театра абсурда. Водитель, тоже засекший движение руки начальника расчета, напряженно сопит за спиной. Второй оператор не отрывается от ТОВа, он поглощен своей работой и ни на что не обращает внимания.

— Они же наши… Русские… — беспомощно разводя руками шепчет начальник расчета. — Как же мы…

Он говорит настолько тихо, что услышать его абсолютно невозможно, но первый оператор отлично считывает смысл сказанного по шевелящимся губам. На его скулах твердеют и начинают перекатываться желваки, губы сжимаются в тонкую жесткую нитку, глаза зло прищуриваются.

— Ты что, совсем дурак, командир?! Это был наш единственный шанс! Сейчас твои русские от нас мокрого места не оставят! На хрен решать за всех?! Да еще так глупо!

— Подлета не наблюдаю, — растеряно тянет второй оператор, полностью пропустивший эту перепалку. — Братцы, подлета нет!

— А его и не может быть, — меланхолично соглашается со своего места водитель.

Конечно не может, зенитная ракета комплекса «Бук» наводится на цель по отраженному сигналу подсвета, который идет от СОУ. Отрубив подсвет, начальник расчета лишил ракету сигнала наведения, заставив ее тем самым лихорадочно крутится в пространстве в поисках ставшей вдруг невидимой цели. Через три секунды беспорядочных метаний на ракете сработала схема самоликвидации безобидно подорвав семидесятикилограммовую боевую часть в воздухе.

— Мы должны были их хотя бы предупредить, что будем стрелять, — жалко бормочет начальник расчета. — Ведь это же наши, наши, как вы не понимаете… Они увидели пуск и теперь развернутся и уйдут… Поймут, что обнаружены и их есть чем встретить и отвалят назад, не станут рисковать…

Все понимают, то, что он сейчас говорит — бред. Просто это очень тяжело в первый раз выстрелить по своим, по тем, кто когда-то стоял с тобой под одним флагом, носил такую же форму и те же звезды на погонах. Плевать, что с тех пор прошло много лет, плевать, что давно разделили границами, государственными языками и паспортами, плевать, что давно уже нет ни той страны, ни той армии, ни того флага, все равно в небе сейчас свои, те, пустить по которым ракету так же нелепо, как выстрелить в самого себя.

— Они уйдут… Поймут и уйдут… — словно заклинание бормочет враз сникший, сгорбивший широкие плечи начальник расчета.

— Курс самолета без изменений, — упорно не отрываясь от экрана ТОВа бесстрастно сообщает второй оператор.

Первый оператор ощерившись в злой волчьей ухмылке тянется к командирским приборам.

— Выдал питание на вторую балку, есть готовность, — хрипло сообщает он в темноту боевого отделения. — Может быть еще успеем…

Уже расстопоренная кнопка «пуск» легко уползает в металлическую поверхность пульта под решительным нажимом заскорузлого пальца. Рев запускающегося движка над головой, мерное покачивание тридцатитонной махины. Начальник расчета вновь было дергает рукой, но как-то вяло, расслаблено. Его попытку, сделанную скорее просто для очистки совести, чем для того, чтобы получить какой-то реальный результат, без труда блокирует первый оператор. Он крепко сжимает безвольную кисть в своих жестких пальцах и приблизив лицо вплотную к белеющему в полутьме боевого отделения пятну лица начальника расчета тихо, но внушительно произносит:

— Хватит, командир, мы и так сделали для них все, что могли… Своя рубашка ближе к телу. Лучше четыре их трупа, чем четыре наших, какие бы они там замечательные парни не были.

Горящие транспаранты и контрольные лампы отбрасывают на лицо первого оператора красноватые блики, отражаются в его прищуренных глазах сполохами всепожирающего адского пламени. Начальник расчета молча закрывает глаза и откидывается в своем кресле.

— Наблюдаю подлет, — каким-то не своим мертвым голосом произносит второй оператор.

И секунду спустя безвольно уронив руки и с трудом сглотнув подступивший к горлу комок добавляет:

— Есть поражение… Господи, упокой с миром души рабов твоих…

Зенитно-ракетный комплекс «Бук» зенитчики между собой называют еще "убийца летчика". Обстрел его ракетой практически не оставляет шансов на выживание пилота. Точность вывода на цель у головки самонаведения ракеты настолько высока, что промах в пятнадцать метров для нее уже считается недопустимым, а нередки и прямые попадания. Подрыв же на расстоянии менее пятнадцати метров от цели семидесятикилограммовой боевой части состоящей из смеси тротила с гексогеном и тридцати килограммов готовых убойных элементов в дребезги разнесет любую летающую технику. А летчик погибнет если не от удара разлетающейся во все стороны металлической насечки, так будет размазан в кашу ударной волной. Единственный способ спастись — катапультироваться едва заметив старт ракеты с земли, чтобы оказаться как можно дальше от обреченного самолета в момент подрыва. Без вариантов, иначе — смерть. Собственно так и поступали израильские пилоты в многочисленных арабских войнах, когда предок современного «Бука», комплекс «Куб» работал на стороне египтян. Порой даже стрелять было не нужно, хитрые потомки фараонов просто сбрасывали с небольшой высоты мешок цемента, имитируя поднявшимся облаком пуск ракеты, и евреи, засекая эти фальшивые пуски, тут же дисциплинированно покидали самолеты.

Все четверо сидящих сейчас в СОУ отлично знали все это и вполне могли себе представить судьбу несчастного экипажа бомбера невесть почему так и не ударившего по ним ПРРками и не отвернувшего с опасного курса. Знали и потому сидели молча пряча глаза, стараясь не смотреть друг на друга. Конечно, это совсем не то, что убить человека в рукопашной, глядя ему в лицо, слыша его предсмертный хрип, вдыхая тяжелый запах свежей крови. Но сути это совершенно не меняет и кровь на руках все равно остается, даже если ее не видно, даже если она мириадами капель расплескалась в воздухе, на высоте нескольких километров. Все равно она выступит рано или поздно на ладонях убийц несмываемой каиновой печатью.

— Парашют, вижу парашют! Еще один! — вдруг заорал в голос второй оператор, тыча пальцем в ТОВ. — Смотрите там парашюты!

— Да ну! Не может быть! — навалившись на товарища всем телом первый оператор припал к экрану визира. — Точно! Ты смотри, живы!

— Живы! — радостно подхватил перегнувшийся со своего сиденья и заглядывающий операторам через плечо водитель.

Они радовались этим распустившимся в небе куполам словно дети. Радовались так, будто это как-то снимало с них вину в случившемся. Радовались, стараясь не думать о том, что куполов всего два, тогда как летчиков должно быть четверо. Да и под куполами вполне могли болтаться лишь нашпигованные осколками изуродованные трупы.