было, и я постепенно впадал в отчаяние, гадая: не может ли Черная Печать оказаться одиноким реликтом расы, полностью исчезнувшей с лица земли и не оставившей более ни единого следа своего существования — короче говоря, закончившей так, как, согласно легендам, сделали это атланты в результате некоей катастрофы, которая погребла их в морских пучинах или под холмами. Подобные размышления несколько охладили мой пыл, и хотя я упорно продолжал исследования, однако прежней веры в себя уже не испытывал.

На помощь пришла случайность. В то время я находился в одном крупном городе на севере Англии и воспользовался шансом посетить заслуживающий величайшей похвалы музей, который уже некоторое время располагался именно там. Его куратор был одним из моих друзей по переписке, и когда мы прогуливались по выставке минералов, мое внимание привлек некий образчик: квадратный кусок черного камня примерно четырех дюймов в длину, отчасти напоминающий Черную Печать. Я аккуратно взял его, покрутил в ладони и, к величайшему моему изумлению, обнаружил надписи на его обратной стороне.

Очень осторожно я сообщил своему другу-куратору, что данный образец меня заинтересовал и я буду крайне благодарен, если он разрешит мне забрать камень с собой в отель на пару дней. Разумеется, он не возражал, и я поспешил в номер, дабы убедиться, что глаза меня не обманули. На камне имелись две надписи: одна — обычной клинописью, а другая — клинописью Черной Печати, и я осознал, что мои поиски наконец увенчались успехом. Я сделал точную копию обеих надписей, и когда вернулся в свой кабинет в Лондоне и положил перед собой Печать, то уже был готов всерьез потягаться с величайшей загадкой. Исходная надпись на музейном камне хоть и была достаточно любопытна, но все же не имела отношения к моим исследованиям, но вот ее перевод помог мне постичь секрет Черной Печати.

Само собой, приходилось кое-что домысливать; время от времени я испытывал неуверенность относительно той или иной идеограммы, а один символ, повторяющийся на Печати вновь и вновь, заставил меня всерьез помучиться на протяжении нескольких последующих ночей. Но в конце концов я сумел перевести таинственную надпись на чистейший английский и прочел руководство к чудовищным превращениям, происходившим на холмах. Едва я написал последнее слово, как тут же дрожащими пальцами разорвал бумагу в мелкие клочья, а затем смотрел, как они вспыхивают и чернеют в алых языках пламени. Потом я разворошил серый слой пепла, превратив его в мелкую пыль.

Никогда с тех пор я не выводил пером этих слов; никогда больше я не писал фразы, повествующие, как человека можно обратить в слизь, из которой он явился, а затем вынудить облечься в плоть змеи либо рептилии. Оставались лишь два вопроса, и ответ на них я знал, но жаждал увидеть все собственными глазами. И вот некоторое время спустя у меня появилась возможность снять дом по соседству с Серыми холмами, недалеко от жилища миссис Крэдок и ее сына Джерваса. Нет нужды вдаваться в полное и подробное перечисление произошедших здесь, в месте, где я пишу эти строки, совершенно невероятных событий. Я знал, что в Джервасе Крэдоке течет кровь «маленького народца», и, как я выяснил позже, он не раз и не два встречал своих сородичей в уединенных уголках этой дикой местности. Когда однажды в саду у него начался припадок и я услыхал, как он разговаривает, а точнее — шипит на леденящем кровь наречии Черной Печати, боюсь, ликование во мне взяло верх над жалостью. Я слышал, как с его губ срываются тайны подземного мира, а также ужасное слово «Айшакшар» — прошу прощения за то, что вынужден был его воспроизвести.

Впрочем, не могу не упомянуть об одном инциденте. В глухом мраке ночи я проснулся от шипящих звуков, которые так хорошо знал. Я поднялся в спальню к несчастному мальчику и обнаружил, что тот бьется в конвульсиях, а изо рта его брызжет пена. Он так сильно извивался на кровати, словно его терзали демоны, а он пытался вырваться из их хватки. Я отнес мальчика в свою комнату и зажег лампу, пока он извивался на полу, взывая к силе, способной освободить его от плоти. Тело его опухло и раздулось, точно пузырь, а лицо почернело прямо на моих глазах, и в решающий момент я поступил согласно указаниям, начертанным на Черной Печати, и сделал все необходимое. С одной стороны, я, вне всякого сомнения, был в тот миг ученым, скрупулезно наблюдающим за происходящим. С другой же стороны, то, чему я оказался свидетелем, было ужасным, выходящим за рамки не только человечности, но и самых чудовищных фантазий: из лежащего тела вырвалось и распростерлось на полу скользкое колышущееся щупальце, которое пересекло комнату, схватило стоявший на буфете бюст и сбросило его на письменный стол.

Оно исчезло, и остаток ночи я бродил взад-вперед, обливаясь потом, бледный и трясущийся, а затем безрезультатно пытался успокоиться. Я всерьез доказывал себе, что на самом деле не произошло ничего сверхъестественного, что каждый раз, когда улитка высовывает рожки из раковины и шевелит ими, происходит именно то, чему я был свидетелем, но лишь в миниатюре, — однако ужас перечеркивал все доводы рассудка, заставляя меня сокрушаться и испытывать отвращение к себе самому за ту роль, которую я сыграл в ночном происшествии.

Осталось сказать немногое. Я отправляюсь в последнее путешествие, на последнюю встречу. Как я уже отмечал, больше мне нечего желать, и я собираюсь лицом к лицу встретиться с «маленьким народцем». Я возьму с собой Черную Печать, и знание ее тайн поможет мне; если же я, к несчастью своему, не вернусь из этого путешествия, не стоит вызывать в воображении картину чудовищной судьбы, что меня постигнет.

Перевод Валерии Малаховой

Под редакцией Григория Панченко

Роберт Куттс Армор. Новый вид

Об авторе, известном нам под именем — или псевдонимом? — Роберт Куттс Армор (1874–1945), мы на самом деле мало что знаем. Он жил в Австралии, тогда бывшей, с одной стороны, полноправной частью Британской империи, а с другой — «окраиной цивилизации», где человек, не стремящийся к публичности, мог оставаться в тени. Армор к публичности не стремился. Он использовал множество псевдонимов, и есть серьезные основания предполагать, что один из них, Пьер Квируль, является его подлинным именем, указывая, таким образом, на французское происхождение. Однако большинство работ опубликовано от имени Армора — которое по умолчанию принято считать настоящим или, по крайней мере, «основным».

Начал он публиковаться за несколько лет до Первой мировой войны, продолжал