Выйдя из ресторана в легкий туман на тихую воскресным вечером Телеграф-авеню, она выдала Джейсону кое-какие авансы, и он не остался в долгу. Прижимаясь к нему, она чувствовала, как урчит у нее в животе; оставалось надеяться, что Джейсон не слышит.

– Пойдем к тебе? – шепнула она ему на ухо.

Увы, ответил Джейсон, к нему нельзя, приехала в гости сестра.

При слове “сестра” сердце Пип враждебно сжалось. Не имея братьев и сестер, она не могла удерживаться от раздражения при мысли о чужих братьях и сестрах, об их требовательности и в то же время готовности помочь, об этой нормальности семейного устройства, об унаследованном капитале близости.

– Можем ко мне, – сказала она не слишком ласково. И так была погружена в недобрые мысли о сестре Джейсона, которая преградила ей путь в его спальню (и, если уж на то пошло, в его сердце, хотя на сердце она, честно говоря, не очень-то претендовала), так была озабочена обстоятельствами своей жизни, пока они с Джейсоном, держась за руки, шли по Телеграф-авеню, что лишь у двери дома вспомнила: сюда-то ведь тоже нельзя.

– Ох! – выдохнула она. – Ох! Подождешь тут минутку, пока я кое-что улажу?

– Конечно, – откликнулся Джейсон.

Она поблагодарила его поцелуем, и они еще минут десять тискались и обжимались на пороге; Пип целиком погрузилась в удовольствие, которое доставляли ласки опрятного и очень умелого парня, но потом отчетливо слышное урчание в животе вернуло ее к действительности.

– Минутку, хорошо? – повторила она.

– Ты хочешь есть?

– Нет! То есть вдруг, наверно, да, немножко. А в ресторане не хотелось.

Она вставила ключ в замок и вошла. В гостиной ее соседи – шизофреник Дрейфус и умственно отсталый инвалид Рамон – смотрели баскетбол по добытому на помойке телевизору, к которому третий сосед Стивен, тот самый, в кого Пип была, можно сказать, влюблена, выменял на улице с рук цифровой преобразователь. Тело Дрейфуса, опухшее от лекарств, которые он пока что добросовестно принимал, целиком наполняло приземистое кресло, тоже с помойки.

– Пип, Пип! – закричал Рамон. – Пип, чего ты сейчас делаешь, ты говорила, ты поможешь мне с моим запасом, поможешь мне со слувар-рным запасом прямо сейчас?

Пип прижала палец к губам, и Рамон обеими руками закрыл себе рот.

– Вот-вот, – негромко прокомментировал Дрейфус. – Она не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что она тут. А почему бы это? Не потому ли, что в кухне засели немецкие шпионы? Слово “шпионы” я использую, разумеется, в самом широком смысле слова, но оно может оказаться вполне уместным, учитывая, что в Оклендской исследовательской группе по ядерному разоружению состоит приблизительно тридцать пять человек, из которых Пип и Стивен отнюдь не самые немаловажные, и тем не менее германцы со всей своей типично германской педантичностью и пронырливостью одарили своим вниманием именно наш дом. Любопытный факт, стоит призадуматься.

– Дрейфус! – прошипела Пип, приближаясь к нему вплотную, чтобы не повышать голос.

Дрейфус преспокойно переплел на животе толстые пальцы и продолжал обращаться к Рамону, которому никогда не надоедало слушать Дрейфуса.

– Не в том ли дело, что Пип предпочитает не общаться с немецкими шпионами? Вероятно, сегодня в особенности предпочитает? Поскольку она привела с собой юного поклонника, с коим лобызалась у нас на крыльце добрых пятнадцать минут.

– Это ты – шпион! – яростно шепнула Пип. – Ненавижу твое шпионство!

– Не любит, когда я подмечаю факты, мимо которых не прошел бы ни один разумный человек, – пояснил Дрейфус Рамону. – Подмечать то, что находится прямо у тебя перед носом, отнюдь не значит шпионить, Рамон. И возможно, наши германцы тоже всего лишь подмечают. Но шпиона делает шпионом мотив, и тут, Пип, – наконец он обернулся к ней, – тут я бы посоветовал задать самой себе вопрос: что эти пронырливые и педантичные немцы делают в нашем доме?

– Ты лекарства принимать не забываешь? – шепнула Пип.

– Лобызалась, Рамон. Отличное словарное словцо для тебя.

– А чего значит?

– Значит тискаться. Уста прижать к устам. “Поцелуи с корнями вырвать с губ”[3].

– Пип, ты поможешь мне со слувар-рным запасом?

– Мне кажется, на этот вечер у нее иные планы, мой друг.

– Не сейчас, милый, позже, – шепнула Пип Рамону, а Дрейфусу напомнила: – Немцы живут у нас, потому что мы их пригласили, ведь у нас была пустая комната. Но ты прав: пожалуйста, не говори им, что я вернулась.

– Что скажешь, Рамон? – спросил Дрейфус. – Будем ей помогать? Или нет? Тебе-то со словарем она помочь не хочет.

– Бога ради, помоги ему сам! У тебя словарный запас ого-го.

Дрейфус опять повернулся к Пип и пристально в нее вгляделся – сплошной интеллект в его глазах, ни грамма чувства. Похоже, лекарствам удалось подавить его безумие настолько, чтобы он не крошил первого встречного в капусту, но из глаз оно ушло не полностью. Стивен уверял Пип, что Дрейфус на всех смотрит одинаково, но она была убеждена, что стоит ему забросить таблетки, и она окажется первой, за кем он погонится с мечом или еще с чем-нибудь, окажется той самой, кого он обвинит во всех мировых бедах, во всеобщем заговоре против него; более того, Пип думалось, что отчасти он прав, видя в ней что-то фальшивое.

– Эти немцы, шпионство их, мне отвратительны, – сообщил ей Дрейфус. – Стоит им переступить порог любого дома, и первая их мысль: как бы этим домом завладеть.

– Они пацифисты, Дрейфус. От всех попыток завоевать мир они отказались лет этак семьдесят тому назад.

– Я хочу, чтобы вы со Стивеном их выгнали.

– Ладно. Выгоним! Но чуть позже. Завтра.

– Мы тут немцев не любим, верно, Рамон?

– Мы любим, как нас тут всего пять, мы семейка, – сказал Рамон.

– Ну… не совсем так. Не одна семья. Нет. У каждого своя, верно, Пип?

Дрейфус снова заглянул ей в глаза, знающе, глубоко, со значением – и ни капли человеческого тепла; или это всего лишь отсутствие влечения? Может быть, взгляд любого мужчины сделается столь же бессердечным, если полностью вычесть секс? Пип подошла к Рамону, опустила руки на его толстые, покатые плечи:

– Рамон, милый, сегодня я занята. Но завтра весь вечер буду дома. Договорились?

– Договорились, – ответил он, полностью ей доверяя.

Она ринулась обратно к входной двери и впустила Джейсона, который уже дул на пальцы. Когда проходили гостиную, Рамон опять прижал руки к губам, подтверждая готовность хранить молчание; Дрейфус невозмутимо продолжал смотреть баскетбол. Джейсон много чего мог в этом доме увидеть лишнего, к тому же от Дрейфуса и Рамона пахло, от первого дрожжами, от второго мочой; она-то привыкла, но гость вполне может почувствовать. На цыпочках Пип торопливо стала подниматься по лестнице; Джейсон, она надеялась, сообразит, что ему тоже надо побыстрей и потише. Из-за двери на втором этаже слышались знакомые голоса, знакомые интонации: Стивен и его жена разносили друг друга в пух и прах.