Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подождав, пока повелитель надежно пристегнется, Пап забрался в левое гнездо, прихватив с собой Рури. Мальчик задохнулся от восторга и гордости: он – в гнезде водителя! На настоящем боевом гругле Главного над стражами!
– Быстрее! – крикнул невидимый Светлейший.
– Пошел! – взревел Пап в левое – не глухое – ухо гругля.
Животное прыгнуло вперед и, набирая скорость, промчалось через внутренний двор к Воротам и дальше – за Городское Кольцо, к Светлому лесу.
Светлейший покачивался в ременном гнезде. Гругль действительно был резвый, сильный и малотряский, он бежал ровно, не замедлив хода даже в лесу, где приходилось двигаться волнообразно, огибая древесные стволы. Движение не прекращалось ни на секунду: очевидно, мальчик хорошо запомнил дорогу.
– Мой повелитель! – донесся до старика голос Папа. – Ребенок говорит, что мы уже рядом!
– Не останавливаться! – прокричал в ответ Светлейший.
Интересно, сколько их там, подумал он. Вряд ли многим больше дюжины, такую большую колонию давно бы обнаружили.
– Надеюсь, что так! – кивнул он сам себе, опуская свободную от петли правую руку в потайной карман.
Артритные пальцы плотно обхватили тяжелую рифленую рукоять. Она холодила руку, но это ощущение вовсе не казалось Светлейшему неприятным.
– Я не могу потратить на них больше дюжины выстрелов, – с сожалением сказал себе Светлейший. – Это моя последняя обойма, и другую взять негде!
Проклятая принцесса, с неожиданной злобой подумал он. Что он будет делать, если через год-другой в диких лесах неожиданно объявятся еще умники, и будет их больше, чем драгоценных последних патронов? Пошлет против них идиотов Папа с ножами и рогатинами? Или откажется от Элизиума?
Проклятая принцесса!
– Где я?
В последнее время этот вопрос звучал так часто, что исчерпал даже беспредельное терпение робота. Умница ответила, но с явным раздражением:
– Ты дома.
Она говорила голосом мамочки.
– А кто я?
Это Пит спросил уже из чистой и бескорыстной вредности, просто для того, чтобы позлить машину.
– Ты, Питер Корвуд, алкоголик и тунеядец! – рявкнула Умница голосом Элси.
Вопли супруги Пита всегда чрезвычайно бодрили – даже сейчас, когда Элси стала его «бывшей».
– Скажи еще, что ты отдала мне лучшие годы своей жизни! – язвительно пробормотал он.
– И это чистая правда! – укоризненно пробряцала Умница своим собственным механическим голосом.
– Ты права, права! – Питер поднял руки, словно сдаваясь.
Это несложное движение далось ему нелегко. Кажется, вчера он здорово перебрал. Что же он пил-то? Вдохновенно сочиненную смесь из нескольких видов алкогольных напитков. А с кем он эту гадость пил? С этим… как его… а, какая разница! Друзей у него не осталось. Те, кто имел хоть каплю здравого смысла, давно убрались с этой планеты. Те, что остались, уже умерли или спились. И он тоже скоро сопьется.
– Или умру, – вздохнул он, чуть не расплакавшись над своей печальной судьбой.
Умница этой пораженческой реплики не услышала. В последнее время она страдала старческой тугоухостью, а прикупить роботу новую акустическую систему Пит никак не мог. Ему уже и на выпивку-то едва хватало.
– Я отдала тебе ровно сорок восемь своих лучших лет! – патетически проскрежетала Умница.
Оказывается, мелочная жестянка не слушала его, занимаясь подсчетами!
– Да мне всего тридцать три! – возмутился Пит. – Как же ты могла отдать мне сорок восемь лет?
– Я отдала твоей семье сорок восемь своих лучших лет! – Умница внесла в свое заявление существенную поправку.
Пит расценил это как свою небольшую победу и приободрился. Мелочь, а приятно! Решив, что жизнь не так плоха, как кажется с похмелья, он открыл глаза и тут же понял, что ошибся. Охнул и болезненно сощурился.
– Слишком светло!
– Потерпи, дружочек! – сочувственно проворковала Умница голосом заботливой бабушки.
Она притушила свет. Пит поморгал и сказал, стараясь говорить твердо:
– Ну, так-то лучше! И нечего зазря транжирить дорогущую электроэнергию!
– И нечего в будний день напиваться, как свинья! – ехидно проворчала в ответ Умница голосом деда.
У старика были очень строгие принципы по части спиртного. Сам он напивался, как свинья, исключительно по субботам. В будние дни хмельной дед имел обличье более мелких и опрятных животных.
– Как вы мне все надоели! – пожаловался Пит, сев в постели. – Какое наказание – быть единственным ребенком в большой семье!
– Питер Корвуд! – Умница умудрилась разложить возмущение на пять голосов разом, включая свой собственный.
– Он самый, – ответил Пит, раздумывая, встать ему с кровати или бухнуться обратно.
Нет, бухаться нельзя, голова у него и так раскалывается и может не перенести удара о подушку. Значит, вопрос стоит таким образом: встать ему или тихонечко лечь обратно?
– В чем дело, дружок? – забеспокоилась Умница (бабушка). – Ты плохо себя чувствуешь?
– Я чувствую себя как всегда, – уклончиво ответил Пит.
Собственно, это и означало, что он чувствует себя плохо. Отвратительно. Дерьмово.
Пит с великой осторожностью опустил голову на подушку.
– Опять весь день продрыхнешь? – сердито спросила Умница голосом деда.
Старик всю жизнь вставал с первыми петухами и ложился с курами. В те времена петухи и куры еще не были редкими птицами. Пит смутно помнил, что в детстве даже ел курятину, хотя на что это было похоже, припомнить не мог.
– Я уже не сплю, – напомнил он.
И чтобы отбить у Умницы нездоровое желание его воспитывать, сменил тему, с неискренним интересом спросив:
– А что у нас нового?
– Новое разрушительное землетрясение в Юго-Восточной Азии, – откликнулась Умница голосом популярного телевизионного диктора. – Новая поправка к Закону о воде. Новая отпускная цена на кислород в подушках. В правительстве новый министр природы.
– Как будто у нас еще есть природа! – фыркнул Пит.
– Природы нет, но есть министр! – в тон ему поддакнула Умница голосом папы.
Оба невесело засмеялись.
– Вообще-то я спросил, что нового у нас, – напомнил Пит. – У тебя, у меня и у Джонни.
– У меня давно уже не было ничего нового, а хотелось бы новую акустику, – съязвила Умница. – Если ты не заметил, я уже разваливаюсь на части и вот-вот окончательно рассыплюсь.
Пит хотел съехидничать, сказав: «Жду – не дождусь!», но удержался. Умница вполне может разобидеться, и тогда ему не с кем будет даже поговорить.