Что в мое время было полькой, танго и маршевым вальсом, сегодня – рок.

Я поднимаюсь на мансарду: «Неужели нельзя слушать что-нибудь другое?»

Ответ: «Мне нравится это».

Мой сын выключает радио, включает телевизор, развлекательное шоу. Враждебность травит меня: еще одна бутылка пива, войлочные тапочки, и девятнадцатилетний обыватель готов. Больше запросов у парня нет? Достаточно ли такой жизни, чтобы жить полноценно? Возможно, большая часть людей действительно не нуждается в более духовных развлечениях после восьми часов напряженной работы.

Высокий череп, утолщенный нос, угловатые губы, блестящие, серые, немного печальные глаза – мой мальчик.

Как незнакомый гость, он сидит на корточках возле меня, пускает сигаретный дым мне в лицо, будто хочет выкурить меня из комнаты. Я едва прислушиваюсь к тому, что происходит в телевизоре, мои мысли вращаются вокруг одного пункта: как мне сделать моего сына другом?

О, пожалуйста, пожалуйста, Ханни, прошу, люби меня.

Позволь мне ночью прийти к тебе, как настоящий вор.

Пожалуйста, пожалуйста, Ханни, люби меня.

Я тоже хочу быть совершенно безмолвным, я ничего не говорю.

Я приду около полуночи.

Элвис на плакате смеется.

Твои родители послушно спят, они славные.

Ты ставишь «Люби меня нежно», а я крадусь вверх по твоим чулкам,

Только выключи заранее свет, я не заблужусь[8].

И это по телевизору, для «культурной нации», а та и не противится. Эта словесная дребедень даже напечатана.

Спрашиваю сына: «Тебе нравится эта ерунда?»

Ответ: «Есть и получше».

Перелистываю старые рукописи. Нахожу стихи о Тимме:

Тимм читает и, улыбаясь, произносит: «Ты частенько наподдавал мне по заднице».

Читал в одном журнале: «С возрастом наши дети все лучше понимают идеалы коммунизма и восторгаются ими». Так может сформулировать только тот, кто от энтузиазма уже не способен думать и видеть. Я знаю детей, которые ничего не смыслят в коммунизме.

Желание, как создатель мыслей, еще не производит реальности. Между тем много разговоров вокруг того, как сложно реализовать идею «Всё вместе с народом, всё для народа». Для некоторых людей «всё вместе с народом» значит: только через мои руки. А «всё для народа» для многих означает «всё для меня».

* * *

Ужасает, как много в наших газетах превосходной степени: неотразимый, нерушимый, вечный, никогда, навсегда, всемогущий, наивысший, незабываемый, еще выше, еще глубже… От таких слов ухмыляются догматики.

На вечернем небе картина, которую я, насколько могу вспомнить, точно вижу в первый раз: высокий свод словно разделен прямой изгородью на два лагеря. Один – черно-серая грозовая стена. Другой – пронзительно голубая гладь. Грозовая стена осыпает меня дождем, а из голубого небосвода льется теплый солнечный день.

Гроза ушла. Ветер сортирует урожай: на лугу полно яблок, на дороге листья, под дубом несколько сухих веток.

С того момента, как мой сын сел за обеденный стол, речь его сродни водопаду. Я узнал, что он работает вместе со старым мастером по телегам. Человеку сегодня исполнилось семьдесят три, они выпили на двоих пару белого пива. Тимм ругает руководство кооператива, что те даже не поздравили старика.

Я допускаю, что про день рождения можно забыть. Мой сын неумолим: «Но не про семьдесят три. – Они думают только о себе. – Когда его жена лежала в больнице, к ней тоже никто не ездил. – Для меня это не руководитель». Я советую ему выступить на следующем общем собрании. На это мой сын: «Мне следует быть осторожным, они станут муштровать меня везде, где только смогут».

Муштровать – наверно, этот опыт мальчик уже получил как пловец. Как-то раз он должен был занять на соревнованиях второе, но ни в коем случае не первое место. Конечно, он увлекся, забыл об этом, стал первым, благодаря чему получил взбучку за недисциплинированность. И всякий раз в будущем, когда он проигрывал, тренер подолгу мучил его на тренировках и язвил: «Даже если ты победил, ты еще не победитель».

Глубокое познание молодого специалиста Тимма: месяц длинный, ряд банкнот, выплаченных ему сегодня, очень короткий. Я смотрю на деньги и говорю: «Тут останется не так много, чтобы отложить». На это мой сын с вопросом: «Неужели при социализме все еще надо иметь сберегательную книжку?»

Субботнее утро. У порога красивая темноволосая девочка с прекрасным овальным лицом и сверкающими глазами: «Мне нужно к Тимму».

«Он еще спит».

«Ничего страшного, он знает, что я приду».

Я показываю на дверь мансарды. Прежде чем я успею хоть как-то отдышаться, этот ребенок проскальзывает мимо меня. Указательный палец моей нравственности ковыряет в ящике для мозгов: вся порядочность осталась дома? Кто она? Школьная подруга? Возлюбленная? Какая самоуверенность.

Во время обеда узнаю: М. из Р. остается до вечера воскресенья. Хочется вылезти из кожи вон. Почему я не в курсе? Почему парень не задается вопросом, осмелится ли девушка спать с ним? Вероятно, он читает мои вопросы по моим глазам, дерзко улыбается мне и говорит: «Ну не ложиться же мне с ней на лужайке?» Вереница мыслей, над которыми я бьюсь весь день, заканчивается так: пожалуй, такие сегодня молодые люди.