– На всё воля Божья, – сказала наша бабушка.

Тётя Юзефина запретила Теодору бегать за водой, чтобы он не отстал, и делала это сама. Бегать ей было тяжело, она очень большая и тяжёлая. Даже гулять с Рексом она стала сама. Но однажды Рекс не дотерпел до остановки.

Он выпрыгнул из вагона, когда мужчины приоткрыли дверь. Мы долго слышали, как он скулил, и тоже скулили, хотя это не наша собака.

– Он побежит к Мими и расскажет ей, как катался на поезде, – пыталась утешить нас мама.

– Он попал под машину. Там, под мостом, дорога, – сказал Теодор и забрался на нарты под самый потолок. Там он неслышно плакал. Слёзы падали сверху на край нашего одеяла.

Это было в тот же день, когда у Теодора расстреляли папу.

Мы ехали долго. Ходить по вагону было нельзя, потому что везде-везде сидели и лежали люди, и мы тоже сидели и играли в школу или в «наш дом». Очень часто мы играли в «последний день дома». Мы забивали кур, варили бульон, стряпали хлеб, собирали вещи, а те, которые не смогли забрать, прятали в колодец и на чердак.

Когда сестре надоедало играть со мной в дом, мы играли в «Спящую красавицу». Мина ложилась и закрывала глаза. А я должна была приносить ей выдуманные сладости на выдуманном подносе или обмахивать веером из умывальной тряпочки. Принца у нас не было, поэтому Мину никто не целовал и она засыпала по-настоящему.

Утром мы не умывались. Мама вытирала нам лица влажной тряпочкой.

Лиля рассказывала истории из учебников. Оказывается, в Сибири реки куда больше, чем наш Миус. И города больше Таганрога и Ростова-на-Дону. Там растут такие же берёзы, как у нас, а ещё лиственницы и пихты. Таких деревьев я никогда не видела.

– В Сибири есть Алтай, он на Швейцарию похож, – добавляла Лиля. Хотя Швейцарию тоже никто из нас не видел, все удивлялись.

Мама мне тихо-тихо, на ухо, пела. Тётя Юзефина плакала, потому что не знала, как же она будет теперь жить, потому что, хотя и похоже на Швейцарию, но это же конец света.

– Господь поможет, – утешала её наша бабушка. – Он и для нас место найдёт, а нет – так помрём, не мы первые, не мы последние.

Теодор молчал.

Оказалось, мы ехали не просто долго, а долго-долго. Потому что, когда мы приехали, я разучилась бегать. Ноги были как ватные. У меня дома осталась такая большая кукла – вся, кроме головы, из тряпочек и ваты, и она могла только сидеть. Ой, как мне захотелось сюда мою Юстину!

Мама вынесли меня из вагона на руках. Мина крепко держалась за её юбку. Лиля и бабушка следили за нашими узлами. Перенести мы их никуда не могли. Просто скатили с поезда под откос. Мама завернула нас в одеяло, мы легли на землю и уснули. Был октябрь. Утром мы помогли маме оторвать примёрзшую косу от земли.

За нами опять приехали повозки. Мы ехали два дня. Дедушка, который управлял лошадью, всё время хотел с нами поговорить, но это было непросто. Он не умел говорить по-немецки, а мы плохо понимали по-русски. Только Лиля объяснила ему, что мы советские немцы. Что наш папа воюет с фашистами. Он тоже стал рассказывать коротко, чтобы мы сразу выучили: это Сибирь, это село Берёзовка, а сам он – дед Ваня по фамилии Дедов, а бабка у него не Бабкина, как мы могли подумать, а тоже Дедова бабушка Надя. И сын у него на войне, а больше никого нету, только пчёлы да овечка. А вот эта лошадь, Рыжуха, она колхозная. Она уже старая, поэтому её не взяли на фронт.

Дед Ваня привёз нас к маленькой избушке из двух комнат. В комнате, где печка, жили они с бабушкой. А в другой они разрешили поселиться нам. В ней не было ничего, даже стола и стульев. Мама села на узел с нашими вещами и заплакала. Она не плакала всю дорогу. А мы уже не плакали. Потому что бабушка Надя Дедова дала нам горячих щей, а дедушка Ваня Дедов – мёда. И почему-то после этого мама заплакала ещё сильнее.

Дедушка и бабушка Дедовы были очень хорошие. У них было две овечки, гармошка и большая лиственница во дворе.

– Мариша, Минюша! – Дед Ваня звал нас чудно. Маму он называл Леночкой, нашу бабушку – Грозмутер или «Ваша бабушка». Только Лилю он называл правильно, Лилей.

Дед Ваня был колхозным пасечником.

Хозяева иногда давали нам продукты. Когда бабушка Надя приносила сырую картошку, наша бабушка отрезала от неё глазки и прятала их до весны. От картошки оставалось совсем мало!

– Весной, деточки, дай бог, посадим, будет у нас свой огород, – объясняла она.

Мама доставала из узлов наши вещи и носила обменивать на продукты. Так у нас не стало подстаканника, наших вязаных цветных береток, скатерти с вышивкой. Потом не осталось никаких нарядных вещей и других тоже. Из всего, что мы взяли с собой из дома, осталась одежда, которая была на нас, одеяло, крепкие большие ножницы и зелёный лев с дыркой на макушке. Во льва наливали вино. Вина у нас не было.

Когда-то бабушка рассказала нам историю, как Иисус превратил воду в вино. Мы с Миной вспомнили её, взяли льва и налили воды. Мы сказали «Отче наш» и сами придумали несколько молитв, но ничего не получилось.

– Надо подождать, – сказала нам Лиля. Мы ждали до вечера, а вечером Лиля взяла льва и вдруг налила из него в стаканы красного напитка. Мы с Миной запрыгали от радости. Это было не вино, а чай из красного корня, но всё равно мы радовались. А бабушка отчего-то отругала Лилю. Наверное, Лиля произнесла какую-то не такую молитву, что получила чай. Хотя чай из красного корня полезнее, чем вино.

Мама ходила на работу в поле, и Лиля тож тёплая и сухая, хлеба было много. А убира' мужчины – на фронте. И тут мужчины и очень пригодились. Они все умели водить этому их и не взяли на фронт.

Мы с Миной бегали к полю, смотрели, как убирают хлеб. Комбайны «Коммунары» работали даже ночью, включив фары. Если на краю поля найдёшь колосок, то можно было съесть зёрнышки. Главное, чтобы не попасться на глаза председателю колхоза. Он бил бичом всех, если видел, что кто-то взял с поля хоть что-нибудь. А Лиля придумала завязки на рукавах. Иногда ей удавалось незаметно насыпать в рукава по горсточке зерна. Из него получалось несколько ложек каши.

После того как убрали хлеб, Лиля с русскими девочками ходила работать в соседнее село. И она притворялась, что тоже русская, потому что немцам было запрещено уходить из Берёзовки. За работу на огороде ей давали жмых – то, что оставалось, когда из бобов или подсолнуха выжмут масло. Из жмыха бабушка стряпала лепёшки.

Ещё можно было подкрасться к молокозаводу. Лиля подсмотрела, как делают местные ребята. Они подползают к небольшому дому, где принимали молоко и делали сыр и казеин, и ждут, когда на полянку выставят сита с творогом. Теперь надо подождать, чтобы взрослые занялись делом и не смотрели на сита. Брать творога нужно было чуть-чуть, чтобы не заметили. Сначала один воришка, согнувшись, добежит до сита, сунет ладошку – и назад. За ним, к другому ситу, бежит его приятель. А потом Лиля. Зачерпнёт из крайнего – и к нам в кусты. Только часто нам не везло. Не везде творог был свежим. И Лиля несла в ладошке вонючий и клейкий почти готовый казеин, который делали из творога для фронта. Такую гадость даже в сильный голод сложно было есть.