– До разумных, – спокойно произнес поручик. – Ибо уверен, что до подобного «примера» дело не дойдет. Наоборот, вышеупомянутый субъект будет стараться вести себя тише воды ниже травы. Они, господин лейтенант, в массе своей далеко не дураки… к сожалению. А не то работать нам было бы не в пример легче.

– Ну, допустим… – Бутлеров, не зная, что бы еще сказать, встал, прошелся по каюте, остановился перед портретом государя. – Что-нибудь еще? Этот ваш сотрудник… он будет действовать под видом кого?

– Минного унтер-офицера. Не волнуйтесь, – хмыкнул поручик, – терпеть общество жандарма на ваших собраниях вам не придется. Вас ведь именно этот аспект беспокоил? – Бутлеров промолчал. – Что ж… если других вопросов у вас нет – честь имею!

Ветер нес клочья облаков над самыми верхушками волн. Зеленоватая пена мешалась с сизой мглой, темные тучи мчались низко, едва не касаясь верхушек мачт. Тяжелая, стеклянная вода вздымалась горными хребтами, горы сталкивались, рушились, разлетались студеными брызгами.

– Замечательная погода, не правда ли?! – Перекричать гул ветра Дмитрию Мушкетову удавалось с трудом. Грохотали океанские валы, звенели натянутые снасти, весь корпус «Манджура» скрипел и жаловался, подминая под себя неподатливые волны.

– Дмитрий, вы с ума сошли! – убежденно отозвался его старший товарищ.

За свою жизнь Владимир Афанасьевич Обручев обошел половину Азии. Он пересек пустыню Каракум, он бывал на Алтае, в Джунгарии и Монголии, он изучал лессы в Китае и переплывал Байкал. Но весь этот опыт никак не мог подготовить его к морскому путешествию на шестидесятиметровой канонерке через предзимнее Берингово море.

До этого плавания он думал, что не подвержен морской болезни.

– Этот шторм меня доконает! – крикнул он, чувствуя, как ветер срывает звуки прямо с языка и уносит куда-то в бесконечный невидимый простор. Там они, наверное, падают в воду, глохнут и уходят на дно, чтобы лечь окаменелостями в твердеющий донный ил.

– Какой шторм? – непритворно изумился Мушкетов. – Это еще не шторм! Просто свежий ветер! Если заштормит, на палубу вовсе невозможно будет выйти!

Геолог стер с лица очередную порцию брызг. Кроме лица и кистей рук, тело ученого полностью прикрывала от влаги зюйдвестка, а от холода – толстый вязаный свитер под нею. И все равно Обручева знобило. Палубу качнуло особенно сильно, и желудок в очередной раз бессильно попытался выкарабкаться наружу через глотку.

– Не могу разделить ваш энтузиазм!

Мушкетов пожал плечами:

– Ветер надувает паруса! Делаем четыре узла! Без траты угля! Не быстро! Зато надежно!

– Мы еще не пересекли Разлом? – крикнул в ответ Обручев.

– Пока нет! Но уже скоро! Граница проходит восточнее острова Чугинадак! Из группы Четырехсопочных! Мы едва миновали острова Андрианова! Завтра можно ожидать!

– Смотрите! – перебил ассистента геолог. – Вода меняет цвет!

Впереди, слева по курсу, плотную толщу воды заволакивала тускло-зеленая муть – цвета гниющей ряски. Граница между прозрачной толщей холодных северных вод и странным течением была на диво отчетлива.

– Какое-то течение, – предположил Мушкетов. – Возможно, из-за Разлома? Узор течений должен был измениться, как и направление ветров. Вы обратили внимание, что восточный ветер несет непривычное для зимы тепло?

– Возможно, с этими течениями к нам попадают и существа, наподобие владивостокского ящера, – мрачно предположил Обручев.

До сих пор экспедиция не столкнулась ни с одним морским чудовищем. Больше того, всякие слухи об их появлении оказывались, как и сообщения о смерти некоего американского фельетониста, сильно преувеличенными.

– В доисторических ящеров я поверю, когда увижу их, – легкомысленно отмахнулся Мушкетов. – Глядите, Владимир Афанасьевич, – чайка! Что ей тут делать? До ближайшей земли миль сорок.

– Должно быть, унесло штормом, – рассудительно заметил геолог. – Смотрите, как тяжело она летит. Видимо, устала.

Несчастную птицу так мотало на ветру, что в полете она больше напоминала захмелевшего бражника. Заметив в бушующих волнах спасительный островок палубы, чайка направилась к нему, едва не распласталась о надутые паруса, чудом не запуталась в снастях и в конце концов шлепнулась на доски бака шагах в десяти от двоих ученых.

– Какая странная чайка… – проговорил ассистент, приглядываясь. – Смотрите, Владимир Афанасьевич, что за любопытная расцветка: сизая, с черными полосами по краю крыла. Как думаете, – предложил он, взявшись за застежки зюйдвестки, – если мы ее поймаем, профессор Никольский выйдет из меланхолии?

Птица смерила его презрительным взглядом.

– Дима, – произнес Обручев не своим голосом, – это не птица.

– Что? – переспросил Мушкетов.

Существо на палубе запрокинуло голову и издало протяжный, скрипучий вопль. В клюве его – нет, в пасти! – блеснули мелкие острые зубы.

Острый запах формалина перебивал даже тошнотворную вонь полупереваренной рыбы.

– Великолепно, – повторил зоолог в восьмой раз. – Ве-ли-ко-леп-но!

Он поднял пинцетом багряно-черный ошметок, обнажив хрупкую белую кость.

– Я начинаю думать, что наш молодой товарищ своей оплошностью оказал нам большую услугу, – проговорил он, вглядываясь в полураспотрошенную тушку. – Едва ли я мог бы заставить себя вскрыть это существо, будь оно живо.

Мушкетов зарделся, точно девица. В попытках усмирить тварь, рвавшуюся на свободу из-под наброшенной зюйдвестки, юноша нечаянно свернул ей шею, после чего неведомое создание угодило прямиком к Никольскому на препарационный стол, обустроенный наскоро в отгороженном углу кают-компании.

– С другой стороны, – продолжал зоолог, аккуратно поддевая сухожилие, – представив коллегам одни только анатомические препараты, мы рискуем оказаться в положении капитана Хантера, который первым доставил в Европу шкурку утконоса – его подняли на смех как обманщика. Если бы я не видел это создание… ну… почти живым, – Мушкетов покраснел еще сильнее, – то сам бы не поверил.

– Да, – пробормотал Обручев, – зубастая чайка – это почти так же нелепо, как выдра с клювом.

– Если бы только зубастая! – Никольский опустил очередную косточку в кювету с формалином. – Это можно было бы списать на врожденное уродство. Но ваша добыча значительно отличается по внутреннему строению от всех известных птиц и в то же время несет значительное сходство с обычными водоплавающими. Я бы сказал, что она собрана из частей различных животных, если бы своими глазами не видел, что это не так.

– Как и утконос, – внезапно подал голос Мушкетов.

Никольский поднял голову.

– Да. Как утконос… – повторил он задумчиво. – Продвинутые черты, смешанные с архаичными. Смотрите, развитый киль, мощные летательные мышцы – и рядом совершенно крокодильи зубы: настоящие, укорененные в челюсти. Строение скелета птичье, а форма позвонков скорее рептильная, двояковогнутая… Владимир Афанасьевич, куда вы?