рассвет. А закат становился для меня наградой за то, что я прожил еще один день.

Я был жив и у меня даже появились какие-то радости, но полноценной жизнью это назвать было нельзя. Мне болезненно не хватало общения.

Карпуша был единственным из местных, кто еще мог говорить, но он меня ненавидел. Каждый вечер за едой я усаживался возле него и начинал трепаться обо всем на свете, а он желал мне поскорее сдохнуть. Я радовался, как ребенок, даже этому.

Однажды я прогуливался по свалке, рассматривая причудливые предметы, застрявшие в пластах мусора. Заглядевшись, я забрел в какое-то незнакомое место и в конце концов очутился в тупике. Я уже подумал было развернуться и пойти обратно, но тут услышал чей-то голос прямо за мусорной стеной: какой-то мужчина пел песню.

Мурашки пробежали по позвоночнику до самого горла.

Неужели тут есть такие, кто еще может петь? Встреть я сейчас русалку, сидящую на куче жемчуга, я бы и то не так удивился!

Я встал поближе к стене и стал прислушиваться. Не прошло и пары минут, как подначиваемый ударами кирки выразительный низкий голос полностью меня заворожил. Мне показалось, что я родился, зная эту мелодию и эти слова!

– Я родился однажды во время грозы,

Из мяса и крови – соленой воды.

Солнце палило, кирка ждала:

Я взялся за работу, не жалея себя.

Работай день и ночь, греби, пока можешь:

Ты выиграл день жизни, но не стал моложе.

О, море, не зови меня, ведь я не приду!

Я продал душу острову, теперь не умру…

Дослушав последнюю строчку припева, я понял, то во что бы то ни стало должен познакомиться с певцом и выучить песню наизусть.

Стена, за которой звучала песня, показалась мне достаточно крепкой, чтобы вскарабкаться по ней и спуститься на другую сторону.

Я быстро влез наверх, цепляясь за выступающие из груды мусора предметы. Острые края обдирали кожу на руках, но не обращал внимания.

Оказавшись на стене, я обнаружил тонкую нить, на которой висели выцветшие тряпочки, некогда зеленые, теперь почти белые.

Все это было похоже на ограду, про которую говорил Карпуша. Помнится, он сказал, что, если я выйду за зеленые флажки, меня побьют… Наверное, безопаснее будет сначала поговорить с певцом, а потом уже жать ему руку за отличное исполнение.

Вобравшись на вершину стены, я осмотрелся и обнаружил, что вокруг нет никого, кроме почти голого чернокожего старика. Он был тощий, одни кожа да кости, и из самых разных мест его блестящего черного тела выглядывали белоснежные волосы, жесткие, как проволока.

Не разгибая своей натруженной костлявой спины, он бил киркой по огромному камню.

– Эй! – крикнул я, решив, что раз здесь только один старик, то бояться мне нечего.

Услышав меня, мужчина довольно ловко для своего возраста выпрямился и резко обернулся, пронзив меня жутким взглядом бирюзовых глаз без зрачков. От изумления я чуть не вскрикнул: безобидный старик вдруг показался мне страшилищем, нелюдем, который мог наброситься на меня… Эти неестественно ловкие движения, жуткие глаза…

Я почувствовал, что начинаю падать, и покрепче схватился за стену.

Лицо чернокожего старика сморщилось, став похожим на сушеный гриб. Он брезгливо выпятил губу.

– Чего тебе, малек? – спросил он вполне человеческим голосом. У него было необычное, «круглое» произношение. Это меня приободрило. По крайней мере, хотя бы в этом он походил на тех людей, к которым я привык на Остове.

– Потрясающая песня! – сказал я, набравшись храбрости. – Где вы ее слышали?

– Здесь ее все поют, – ответил старик. Взгляд его стал дружелюбнее после моей похвалы. – Но придумал ее я сам много лет назад.

– Научите меня?

– А почему бы и нет?

– Я могу спуститься?

– А что нет-то?

– Мне сказали, по вашим правилам нельзя переходить границы…

– Но ты уже перешел, разве нет?

– Возможно.

Я спрыгнул со стены и подошел к чудному старику. Вблизи я заметил, что зрачки у него все же есть, маленькие и незаметные. Видимо, он такой же, как и любой другой чернокожий старик, а его жуткие глаза – это все та дрянь, отходы, с которыми он работает.

– Найди себе кирку, малек, – велел мне он. – Эту песню нельзя учить, не работая. Старая Луна научит тебя петь и работать с морскими камнями!

Я отыскал себе в хламе «кирку», которая будто дожидалась меня, снял маску и стал вместе со своим новым знакомым молотить по огромному камню, откалывая от его скорлупы плоские черные куски.

После пары-тройки ударов Луна затянул своим скрипучим голосом песню, я подхватил ее, начиная с куплета, и стучать киркой стало веселее.

После нескольких часов работы, когда песня уже прочно сидела в моей голове, а мышцы гудели от напряжения, черная скорлупа, наконец, слезла с камня. Оказалось, что внутри у него бирюзовая сердцевина, напоминающая по цвету морскую воду, ту, которую можно встретить у белоснежного песчаного берега.

– Вот она, паршивка! Я-то думал, побольше будет! – крикнул старик, погладив камень морщинистой рукой. – Ну, ничего, тоже добрый улов. Пошли, поможешь мне дотащить ее, малек.

– Разве мне можно ходить в чужой лагерь? Мне говорили, что это опасно… что вы не любите чужаков.

– Это и вправду опасно, но первый раз новичку можно простить, – старик хитро мне подмигнул, заворачивая камень в прочную ткань. Взявшись за разные концы получившегося кокона, мы потащили его в сторону места, где, как я понял, собиралась стая старика. – Эти хитрые ублюдки хотят, чтобы мы работали порознь, придумали свои пайки, чтобы мы стали послушнее. И мы хороши! Согласились даже избегать друг друга за лишний глоток настойки! Понимаешь, о чем я?

– Вам дают настойку!? – изумился я.

– Можно и так сказать, – усмехнулся старик. В его голубых глазах появился хитрый блеск.

– Я тут недавно и почти ничего не знаю, – признался я. – Расскажи мне про это место.

– И про цветные стаи не знаешь? – старик удивленно на меня покосился. Я помотал головой. – Эк тебя! Не знать даже про стаи! Что ж, тогда я тебе расскажу. Нас тут семь стай: Зеленые, Синие, Желтые, Красные, Фиолетовые, Оранжевые и Голубые. Всегда так было, с самого начала. Сначала правил почти не было, но потом стражники придумывали их все больше и больше. Самое главное правило: ни одна стая не должна общаться с другой, понимаешь? Если прознают, что кто-то говорил с другой стаей, лишат дневной еды всех. Это все потому, что они боятся, как бы мы не объединились и не прогнали их отсюда.

– Условия? – я улыбнулся. – Да в одном серьезном патруле больше стражников,