Наутро Володе позвонил его друг – физик-теоретик, заядлый чернокнижник – и спросил: «Собираешься в библиотеку?» – «Да!.. А ты откуда знаешь?» – «Поторопись! А то у Иван Иваныча дома на полке для твоей книженции уже место освобождено». – «У какого Иван Иваныча?» – «Иван Иваныч у нас один, который Пушкина собирает».

С полминуты мы, все трое, шли молча, потом Сережа Бархин выдал сентенцию:

– Интересно, но с точки зрения коллекционера никаких нарушений морали и нравственности не происходит, так как право первой ночи госучреждению было предоставлено.

– Сережа, – ответил я художнику, – нарушаются причинно-следственные связи и уверенность в том, что солнце взойдет на востоке. Вот, например, у меня дома лежат книги, которые имеют в сто раз большую ценность как историческую, так и культурную. В настоящий момент их хотят приобрести: библиотека Конгресса в Вашингтоне, библиотека Краковского университета и библиотека имени Салтыкова-Щедрина, бывшая Императорская Публичная. Козе понятно, что я отдам их в Салтыковку, но обидно, если они потом окажутся у какого-нибудь…

– Знаешь, что надо тебе сделать, – остановившись, задумчиво произнес завлит Толя. – Тебе надо посоветоваться с Симоновым, с Константином Михайловичем. Хочешь, я ему позвоню?

– Конечно, хочу!

– Расскажи-ка нам про эти свои книги.

Для любого книголюба имя Сергея Рудольфовича Минцлова легендарно. Оно овеяно вымыслами и сказками, а до революции он носил неофициальное звание: «хранитель Императорской Публичной библиотеки». Кстати, Минцлов имел непосредственное отношение к нашему городу: здесь он получил образование, окончив сначала Аракчеевский кадетский корпус, а затем и единственное в городе высшее учебное заведение – Нижегородский филиал археологического института. Минцлов еще несколько раз приезжал в наши края: в Городце он пытался купить знаменитую библиотеку купца-старообрядца Овчинникова, в которой числилось много первостатейных редкостей, но удалось ему тогда лишь переманить на царскую службу в столицу великого книжного писца Блинова, который, уже сидючи в Царском Селе, и создал большинство своих шедевров.

Наверное, я никого не удивлю, если скажу, что для любого книжника лучшее развлечение в свободное время – листать старинные каталоги книжных магазинов, аукционные ценники и описания различных библиотек. Однажды мне чудесным образом повезло, и я по случаю купил замечательный раритет под названием «Книгохранилище Сергея Рудольфовича Минцлова», изданный в количестве 50 (!) экземпляров в 1913 году. В каталоге перечислено более двух тысяч книг, в основном по русской истории, уничтоженных или запрещенных цензурой. Напечатать такой каталог стоило Минцлову больших трудов – цензура не пропустила бы его. Тогда Сергей Рудольфович пошел на хитрость и получил разрешение на печатание описи всей своей библиотеки с правом вычеркнуть издания, не имеющие библиографической ценности. Так желанный каталог увидел свет.

Листая эту редкость у себя дома, я с удивлением наткнулся на интересное описание – под номером 453 в каталоге значилось: «Авейде, Оскар. Записки о Польском восстании 1863 г. 4 тома. Варшава, 1866 г. Большая редкость; записки эти написаны одним из главарей восстания в крепости и напечатаны в количестве четырех экземпляров. Полного экземпляра не имеется даже в Императорской Публичной библиотеке».

Прочитал я эти строки даже не с удивлением, а с радостью, потому что я вспомнил, что эти четыре тома стоят на полке моего друга и моего книжного учителя Серафима. Он, конечно, прекрасно знал, какую редкость представляет собой этот замечательный четырехтомник, но, как писалось в дешевых романах о молодых людях в моем положении: беден, настойчив, энергичен. Серафим же был просто мудр; мудрость антиквара заключается в следующем: если на редкую вещь нашелся покупатель, ее надо продавать. Частично за деньги, частично в обмен, частично в долг – книги стали моими! Единственное напутствие я услышал от мудрого Серафима: «Упаси тебя Бог, если эти книги окажутся за границей. Этот комплект, как икона Рублева, – он должен остаться в России».

Уникальные книги встали на мою полку, и я радовался общению с ними. Оскар Авейде был одним из руководителей польского восстания 1861 года, потопленного в крови. Сидя в тюрьме, Авейде написал большой обзор о политической борьбе в Польше с 1834 по 1861 год, который перевели на русский язык и напечатали в типографии штаба военного округа в четырех экземплярах. Два комплекта передали комиссии по расследованию восстания, один преподнесли Александру II, а оставшийся редактор взял себе.

Стоит ли говорить, что для русского культурного человека все, что связано с Польшей, Литвой, Украиной, очень важно и болезненно интересно. Неудивительно: эти страны генетически православные, совсем недавно, в XVI веке, они были полностью русскоязычными, большинство именитых польских фамилий – Рюриковичи, а Скорина и Федоров печатали свои первые русские книги в этих краях.

В областной газете «Ленинская смена» напечатали мою небольшую заметку о книгах Оскара Авейде, а вскоре через московских друзей-книжников я узнал, что интерес к редкостям проявлен, причем не где-нибудь, а в Кракове и Вашингтоне.

Вот такую историю, примерно в этих словах, я рассказал завлиту Толе и художнику Бархину, гуляя теплой весенней ночью по Свердловке.

Спустя три дня после описанного разговора я уже был в Москве и общался с привратником «цековского» дома на улице Черняховского, где проживал Симонов и куда меня пригласили в результате телефонного разговора. Привратник – человек с голубыми глазами – с минуту молча разглядывал меня, прежде чем произнес: «Вам назначено, пройдите в соседний дом в третий подъезд. Слева от настенного факсимиле “К. Симонов” в вестибюле на первом этаже будет дверь. Позвоните и спросите Нину Николаевну».

В соседнем доме на первом этаже дверь открыла невысокая женщина неопределенного возраста, хотя, конечно, в годах, а вот глаза – живые, проницательные и умные.

– Проходите. Я знаю, что вы по звонку Толи из Горького. Константин Михайлович улетел сегодня в Польшу на съемки фильма, и, к сожалению, ему не удастся с вами пообщаться. Но он попросил меня все сделать для вас. Проходите в кабинет и выпейте со мной чашку-другую чая.

Кабинет был огромный, но не поражал обилием книг, которое для меня в те годы являлось показателем социального статуса. Кабинет площадью не менее сорока метров поражал обилием рисунков и портретов с дарственными надписями хозяину, среди которых автографы Пикассо и Хемингуэя были не самыми дорогими хозяину, как я понял по их расположению на стенах.

Чай был свежезаваренный, горячий, халву я не ел, наслаждаясь чаем.

– Дорогой наш гость, – начала Нина Николаевна, – «Мастера» сегодня у меня нет, ни одного экземпляра. Но завтра привезут из издательства две пачки, и я вам дам.

Речь шла о книге Михаила Булгакова «Романы», которая вышла в те дни благодаря стараниям Симонова. Я, конечно, горел желанием приобрести эту книгу любыми правдами и неправдами, но сделал равнодушный и озабоченный вид: мол, не ради этих мелочей, в конце концов, я приехал сюда!