нутра белые и тонкие макаронины-кишочки, съесть их, потом очистить клешни, сжевать и их, запивая соусом из того же панциря, и только потом приступить к шейке, смакуя ее, перекатывая языком от десны к десне, упиваясь, испытывая удовольствие.

В институт Лящук так и не поступил. Вполне возможно, что из-за того же пива. Ну да не об этом речь.

2

Теперь несколько слов о том, что это за ребята. Я впервые встретил их не в Коктебеле, нет — далеко от этого райского южного места, от синих скал, от бухты, где развернулись события (даже не знаю, что это за бухта была. Львиная? Нет, не Львиная... Но кто знаком с коктебельскими окрестностями, должен знать эту бухту), — словом, далеко от фиолетовой, прозрачной, как хорошо обработанный дорогой камень, водной выемки, врезанной в скалы, — встретил на Лене, в небольшом, до недавнего прошлого совсем никому не ведомом городке Усть-Куте (сейчас же Усть-Кут знаком каждому из нас, он часто встречается в газетных сообщениях: ведь с Усть-Кута начинается знаменитый БАМ, это первая железнодорожная станция трассы). День тогда был летний, белесый, Лена обмелела, она всегда сильно мелеет в жару; откуда-то сверху, из раздола реки, притащился чумазый буксирчик, приволок на хвосте огромную, груженную шпалами баржу. Шпалы истекали черной смолистой жижкой, пахло от них больницей, карболкой, еще чем-то острым. И пока шла разгрузка баржи, я познакомился со всеми пятью, кто работал на буксирчике. С поварихой Варварой, механиком Лящуком, матросами Китом и Мазиным, шкипером Сазонычем (он пока еще не приехал в Коктебель) — человеком очень молодым (хотя прозванье «Сазоныч» — это все-таки больше к старику подходит, но, видимо, так уж было заведено — старшего уважительно величали по имени-отчеству либо просто по отчеству), веселого норова, гитаристом и песенником, любителем розыгрыша и шутки.

Команда показалась мне дружной, занятной, свой буксирчик она называла «плавающей сковородкой», была предана этому судну, как только вообще бывает предан человек неживому существу, механизму, железке...

Словом, там, на Лене, имела место первая наша встреча, вторая же произошла в Крыму, в Коктебеле.

Да, возможно, я что-то напутал в штатном расписании «плавающей сковородки», кого-то не той должностью наделил (хотя, по-моему, все вроде бы правильно), так пусть уж ребята не обижаются, не таят зла на меня...

3

— Ну, как работает? — поинтересовался ранним утром Лящук, глядя, как Мазин ковыряется в акваланге. Привезли они с собой эту бандуру, штуку весом в пуд, железо, которое, простите, ни бэ ни мэ не выговаривает, — бесполезное оно, только на дно с ним, как подбитому кораблю, идти — вот какой это акваланг! — и зачем только привезли, непонятно.

— Как трактор, начал работать, — неожиданно заявил Мазин. — До Одессы можно донырнуть. И еще на обратную дорогу останется.

— Ну-ну, блажен, кто верует, — Лящук, легонько попихивая камешки носками кед, направился к морю — драить зубы.

Солнце встало уже давно, а сонное море еще чуть курилось, как лесной бочаг в предосеннюю пору.

— Юрасик! — крикнул вдогонку Мазин. — Посмотри, какой корабль на горизонте пылит?

Лящук присмотрелся, но ничего разобрать не мог — плыло там какое-то корыто, а какое — не разглядеть: далеко!

— Какого оно цвета? Серого?

— Вроде б серого, — неуверенно ответил Лящук.

— Па-нят-но... Эта кастрюля — «Петропавловск». Пять с половиной тысяч тонн измещение, судно старое, проплавает еще год, и на кладбище. Идет в Одессу, везет лекарства, автомобили «Москвич», листовое железо и удобрения. Через пять дней потопает в африканские воды, повезет цемент.

— Волшебник, — усмехнулся Лящук.

— Капитан сидит сейчас в каюте и читает таможенный талмуд. На столе у капитана бутылка коньяка, на четвертушку отпитая, и пустой фужер. Только что его опрокинул капитан. На камбузе кок готовит завтрак, меню следующее: бифштексы натуральные, грешная каша, острый томатный соус и подогретый консервированный компот.

Леня Мазин когда-то мечтал перейти на большие корабли, плавать в загранку. Да что и говорить, Лящук тоже не отказался бы. Но то было раньше. А сейчас есть БАМ, его бросать нельзя, как нельзя оставить серую ворчунью Лену, «плавающую сковородку», тихие сибирские рассветы, кедровое вольготье, охоту по первому снегу — все это накрепко въелось в сердце, это неистребимо.

Лящук уселся на камень, зачерпнул рукой воды. Вода была прозрачной, как стекло; в ладони, словно пойманная рыбка, вертелось плоское зерёнышко песчинки, юркое и желтое. Он усмехнулся: в Гибралтар бы сейчас... Там, где Танжер. Иль дальше — в Дакар, Дар-эс-Салам, Уолтфишбей. Или на Канары. Говорят, на Канарских островах — лучшая в мире погода, плюс двадцать пять зимой и плюс двадцать пять летом. Загорай, облупляйся, помахивай печеными пятками в воздухе. Ни тебе простуд, ни тебе болезней. Да‑а, поплавать бы матросом годика так три. Но нельзя, пока строится трасса, пока они плавают по Лене на плоскодонной сковородке, на своем «Чилиме». Природа на Лене приезжему может показаться излишне однообразной: посмотрите прямо — утес такой-то, посмотрите налево — пупырь такой-то, а направо... смотрите внимательно... на вершине каменной скалы стоит крест. Скособочился, видите? Там похоронен неизвестный золотоискатель — видать, когда возвращался из промысла, «дружки» кокнули, а потом совесть заела — похоронили по-человечески и крест поставили.

В отпуск они ушли случайно. Так уж получилось. Есть в их ленском флоте теплоход «Таймыр», так этот теплоход повредился и стал на ремонт, команда его сходила в отпуск, а когда вернулась, посудина еще не была готова, тогда таймырцев и бросили на «Чилим» поплавать месяц, а чилимцев отпустили отдыхать. Вот они и приехали... Отдыхают, сил набираются. Пока вчетвером. Пока... Ибо вчера им на почте дряхлая старушенция в синем форменном берете вручила под расписку телеграмму. Телеграмма не отличалась обилием словес: «Буду двадцатого. Готовьте встречу». И все. Даже подписи нет. Словом, в стиле Сазоныча.

На четвереньках подполз Кит, потряс лохмами, сбрасывая с себя сонное оцепенение, разлепил глаза, вгляделся в воду, вздохнул обреченно — видать, собственное отражение не понравилось, подцепил что-то на мели пальцами, извлек — оказалось, обкатанный водой бутылочный осколок.

— Леньке сгодится, — Лящук набрал воды в рот, пополоскал, выплюнул белую, пополам с зубной пастой смесь. — Он ведь у нас стекляшки собирает.

— Где стекляшка? Что за стекляшка? Откуда стекляшка? Отложи для коллекции, — Мазин, громыхая аквалангом, протащился мимо Лящука, вошел по колено в воду, натянул на лицо маску. Кит даже головы не поднял, все продолжал смотреть в воду.

— Берегись, рапаны! — Лящук