– А что главное?

– Главное? Ну… Главное – это добрые отношения между мужем и женой… Хорошее жилье, достаток, дети… Уважение людей, в конце концов…

– …И никакого секса?

– Да что вы пристали ко мне с этим дурацким сексом! Не все же кругом так им озабочены, как вы, как Стасечка!

– Но ведь ты собираешься любить мужа, детка?

– Конечно, собираюсь! Безусловно! Но я буду любить его совсем не так… Как вы имеете в виду! То есть… Не только так… Не ваше дело, в общем, как я буду любить своего мужа.

– У-у-у… Как все запущено. Значит, семью собираешься заводить, а секса тебе не надо. То есть хочешь начать строить дом, но не с фундамента, а сразу с крыши. Забавно, забавно. Но, к сожалению, должен тебя огорчить… Так не бывает, милая. Не получится из твоих фантазий ничего хорошего.

– При чем здесь фантазии? Все у меня получится! И муж у меня будет хороший. И дом.

– Ага, ага. Называется – нарисуем, будем жить. Только не всегда нарисованное в голове в жизнь проецируется. Зря ты не хочешь учиться, зря.

– Это у вас со Стасечкой надо учиться, что ли? Не смешите!

– Да, да… Я понимаю, конечно, мать для тебя далеко не авторитет, скорее наоборот, но… Как же ты, моя девочка, жить-то будешь? Жалко мне тебя, несчастная фантазерка… Эх ты, нарисуем – будем жить… Так и будешь всю жизнь рисовать, рисовать…

Веник протянул через стол руки, осторожно огладил Катю по плечам, заглянул в глаза. Она отшатнулась, брезгливо сбрасывая с плеч его ладони:

– Но, но! Аккуратнее, пожалуйста! Я Стасечке все скажу!

– Давай, скажи… Вместе посмеемся.

– Да пошел ты… Козел. А говорил, и в мыслях нет…

– Если, Катенька, я и козел, то козел очень добрый и сочувствующий. Ты подумай над моим искренним предложением. Это тебе больше нужно, чем мне.

– О господи! Нет, все-таки не понимаю и никогда не пойму… Что вы со Стасечкой за люди такие, а? По копеечкам себя и свою жизнь меняете, еще и гордитесь этим… Надо стыдиться, а вы гордитесь…

– А ты, значит, по копеечкам не меняешься? С полным рублем жить будешь? С одним-единственным, чтоб никогда-никому? Погоди, как это… Умри, но не отдай поцелуя без любви?

– Да! Я с рублем! И с поцелуем! Именно так, и никак иначе!

– Ну-ну… Бог тебе в помощь, Катенька. И что, есть уже на примете такой рубль-поцелуй, один-единственный?

– Есть. Не беспокойтесь. Все у меня есть…

На самом деле не было у нее никого. И даже перспективы мало-мальских серьезных отношений на горизонте не высвечивалось. А от «несерьезных» она шарахалась, как от чумы. Чтобы как Стасечка – да ни боже мой! Да никогда в жизни! Иногда, правда, с тоскливым страхом думала о своей девственности – стыдно, наверное, в таком возрасте. А с другой стороны… Пусть уж лучше так! Если не мужу законному – вообще никому! Да и без мужа можно прожить в принципе. Не судьба, значит.

Но, как оказалось, все-таки судьба. Капризная вещь эта судьба, сама собой вдруг разворачивается, когда и не ждешь от нее подарков. Да уж, не было ни копья, да вдруг алтын.

Судьба повернулась к ней в лице Паши Романова. И не просто так Паши Романова, а самого Паши Романова! Недоступного красавца Паши Романова, мечты всех девчонок с их потока! Уж какие интриги вокруг Паши не плелись, какие узелки не завязывались…

Паша ни на кого не смотрел. Паша учился. Истово, как молодой Ломоносов. Никто и не удивился, когда он выбрал специализацию. Конечно же, хирургия, а как иначе? Все преподаватели в один голос твердили, что Романов – это особый случай таланта, один на тысячу. Самородок. Он и внешне на Ломоносова был похож, такой же высокий, светловолосый, косая сажень в плечах.

Так получилось, что они вместе попали в ординатуру. Паша – к хирургам, Катя – к терапевтам. Больничка была небольшая, но считалась очень хорошей. И коллектив был более-менее дружный, не злой, не спившийся. К ординаторам был вполне благосклонен, дедовщину в любом ее проявлении не приветствовал. И на стихийном застолье в честь женского праздника Восьмого марта все расселись не по регалиям, а как бог на душу положит. Катя оказалась напротив Паши по другую сторону стола. Он хлебнул из стакана, отхватил зубами полбутерброда, поднял на нее глаза… И вдруг перестал жевать. Смотрел, не отрываясь, удивленно-испуганно, будто видел впервые. А может, и впрямь впервые. Раньше просто скользил по ее лицу равнодушно, бросал при встрече торопливое «привет», сопровождающееся такой же равнодушной полуулыбкой, а тут… Глаз не мог оторвать. Глупо звучит, но Веничка таки прав оказался… Смешно, но факт. Даже свой внезапный ступор Паша пытался объяснить так же, как Веничка, – какая она якобы особенная в своей красоте. Непохожая на других. Штучная. Неповторимая. Хорошо, хоть про «фишку» ничего не сказал, а то бы уж совсем тютелька в тютельку… В общем, увидел – и все. И любовь. Навсегда и навеки.

Она поначалу не поверила своему счастью. Сам Паша Романов, надо же! Потом обрадовалась, даже кокетничать не стала, строить из себя гордячку неприступную. Честно ему про себя все выложила, как есть, – и про «чистенькое, но бедненькое» детство с бабушкой, и про Стасечку, и о том, как ей замуж хочется. Чтобы фамилию сменить, судьбу сменить, уехать от матери подальше, чтобы никогда, никогда больше…

– …Понимаешь, Паш, ужасно тяжело плавать в ее насмешливом небрежении. Когда постоянно в нем плаваешь, начинаешь верить, что весь мир вокруг тебя – одно сплошное насмешливое небрежение. А всяческая там серьезность, семья, любовь, счастье как таковые напрочь отсутствуют, растворились в нем, как в серной кислоте…

– Понимаю, Кать. Понимаю. Да, семья – это такая жизненная необходимость… Это как тыл. Как опора. Я ведь тоже без родителей, у тетки вырос… Она умерла, когда я на втором курсе учился. Теперь у меня, кроме тебя, никого нет.

– И у меня – никого…

– Ты выйдешь за меня замуж, Кать?

– Ой… Ой! Это ты серьезно?

– Серьезнее некуда. Я вообще парень серьезный.

– Ну конечно же, Паш… Да, да, конечно! Я согласна, да…

Она отдалась ему с легкостью на скрипучей железной коечке в общежитии, под аккомпанемент гитарного перезвона из соседней комнаты и Пашиного многократно повторяемого – ты моя жена, Кать… Теперь ты моя жена… Это он так, стало быть, к факту ее девственности отнесся, с перепугу и про любовь не сказал ни словечка. Все жена да жена. И без того понятно, что жена!

У Паши было большое красивое тело. Не нарочито мускулистое, но крепкое. И теплая гладкая кожа. Она с удовольствием прижималась к нему, водила ладонью по плечам, по груди. Теперь это было ее тело. Потому что это ее муж, неприкосновенная собственность. И чувство безграничного владения собственностью волновало ужасно… Даже то, что между ними произошло, не так ее заботило. Ну, произошло и произошло, подумаешь. В медицине это вообще называется достаточно грубым словом – дефлорация. Немного больно было, потом боль прошла. Не стоила сама по себе дефлорация того, чтобы всякие эмоциональные пляски вокруг наплясывать и поэтические хороводы хороводить. Да и не почувствовала она ничего такого, о чем пытался ей толковать Веник. И потом, когда это еще раз произошло, и еще… Тоже не почувствовала. Да и не старалась, в общем. То есть не зацикливалась по этому поводу. Даже нарочито избегала возможности уплыть в незнакомые ощущения. Зачем? Нет уж! Надо всегда держать голову трезвой! Пусть Паша за двоих ощущает и чувствует, а она свою порцию ощущений и чувствований, положенных природой на это дело, ему презентует. Ей хватит того, что она – владелица… И тела Пашиного, и души. Сладкое, сладкое чувство владения и контроля! Паша не владеет собой в момент близости, а она – наоборот! Она и должна себя в рамках держать, она ведь ему жена… Кстати, само слово «жена» – тоже сладкое. Прекрасное, чудное слово, звучит, как музыка. Екатерина Львовна Романова, жена Павла Романова. Умного, красивого, талантливого хирурга с большими перспективами. Да, жена! Не какая-нибудь Стасечка…