Но, если так, чего он боялся?

Дан шел к Сигизмунду. Ничего не планируя, не задаваясь вопросом, зачем ему это нужно. Ноги сами вынесли его к тяжеленному, аляповатому сараю. «Музей истории всего на свете». Так называл его сам Сигизмунд, любовно и покровительственно, как некрасивое детище, и улыбался всеми своими морщинами. В иные дни один только вид этого купеческого дворца поднимал Дану настроение. Это была его виртуальная биография, его не слишком далекое, но честное, свое прошлое – словно восковая печать на пергаменте, удостоверяющем, что и у него, пришельца, была здесь некая юность и вообще все, что положено человеку. Он помнил историю дворца, пусть короткий отрывочек, но все-таки… Помнил, как тот менялся, подстраиваясь к переменам, как выживал всеми правдами и неправдами, давая приют и безымянным поэтам, и безголосым кухонным певцам, и всевозможным выставкам, кроме разве что дешевого трикотажа и тапочек. Здесь, как в дупле дерева-гиганта, ютилось великое множество контор, сменяющих друг друга со скоростью стеклышек в калейдоскопе. Он хорошо помнил одну – благодаря девушке (как там ее звали?) со скромным «хвостиком» и нескромными коленками. Компьютерная фирмочка, где она кормилась, прилепилась на антресолях над залом древних печатных устройств, и девушка без устали металась с какими-то распечатками по ажурной чугунной лестнице, мелькая этими самыми коленками. Дан тогда как раз влюбился в компьютеры, даже прибил дома к стене флоппи-диск размером с добрую сковороду. А в девушку не влюбился, просто вспоминал иногда не без удовольствия.

Сигизмунд, кажется, работал в этом термитнике всегда. Вполне возможно, он вообще там родился. Дану он казался существом иного порядка, духом-покровителем места, неотъемлемой частью этих старомодных интерьеров, мирно дремлющих замшелых экспозиций, добротных стен, бесчисленных книг. Сам он с удовольствием отрекомендовывался архивариусом, смакуя само слово, его старорежимную основательность и принципиальную неактуальность. Повелитель громадной библиотеки и недурной базы данных, о которых в городе мало кто знал, он скромно вошел в независимую жизнь Дана. Вошел истинным денди в эксклюзивной версии «только для своих»: в рыхлом свитере-самовязке и элегантных кашемировых брюках, с неизменным «чайком» в толстой глиняной чашке, с тихим голосом и едкой речью, стеснительной улыбкой и пронзительными глазами на обезьяньей мордочке. Он не лез в друзья. Ему вообще не особенно требовались люди, хватало книг. Просто присутствовал, неизменно держась чуть в стороне, но занятое им местечко уже не могло достаться никому другому.

Сначала Дан ходил к архивариусу за информацией. Потом – за общением с тонким собеседником и невероятным знатоком истории, культуры, оружия и множества других, неизвестных Дану вещей. Сегодня он впервые признавался себе, что идет за опорой и пониманием. Конечно, о настоящей откровенности и речи быть не могло. Сигизмунд ему не сват, не брат и не духовный пастырь. За пределами музея их пути не пересекались, и фактически Дан не знал о знакомце ничего существенного. Да, умница. Да, незауряден. Но выворачивать душу, размазывать сопли, винясь в убийстве двоих? И кого – пришлецов неизвестно откуда? Беседа запросто могла продолжиться в теплом кругу санитаров или оперов.

Вызов к куратору Ордена ловчих не застал Румила врасплох, но и радости никакой не доставил. Небрежным кивком отпустив посыльного, он продолжал неторопливо прогуливаться (а точнее, бесцельно слоняться) по галерее вокруг большого тренировочного двора. Не император, подождет! Не нравился ему этот выскочка, и все тут. Молодой – далеко не сопляк, конечно, но не по годам чин. Про себя Румил не называл начальника, еще не начавшего седеть, иначе как мальчишкой. Куратор держался надменно, но корректно, придраться не к чему, и Румил не мог не оценить его чувства дистанции, не позволившего новому начальству свалиться в неуместное панибратство. Для Ордена он был чужак и держался отчужденно, и это было правильно, потому что тыловой крысе – или, точнее, архивной мыши – нечего было и надеяться когда-нибудь заслужить признание среди ловчих. Куратор и не стремился, честь ему и хвала хотя бы за это. А вот к чему он стремился, для Румила все еще было загадкой. А цель была. И немалая, в этом Румил не сомневался. Ради чего-то ведь он вылез из своего архива, этот вежливый, неприметный, скользкий канцелярист, – вылез и нешуточные силы приложил, чтобы добиться такого почетного и такого необъяснимого назначения. В высшей степени неоправданного назначения! Штатский, неопытный, непуганый. Даже не практикующий маг! Ни уважения, ни мудрости, ни связей. И уж, конечно, полная неосведомленность в орденской кухне.

Все это вместе раздражало Румила сверх меры. И… и пугало, хотя и невозможно признаться в таком ему, старому магистру Ордена ловчих.

Сквозь длинные плети каких-то цветущих растений – все они были для него просто «растения», без прозваний и смысла – он бросил взгляд на тренировочную площадку и поневоле увлекся. Очередной курсант (Румил досадливо нахмурился – забыл имя!) только что преодолел полосу препятствий, вылетев прямо на мага, такого же мальчишку лет четырнадцати. Маг, видимо, успел оценить силу, с которой не по возрасту крупный будущий ловчий крушил преграды на полосе, и теперь на пути к финишу юного силача ждал всего лишь росток. Хрупкий, покачивающийся на ветру стебель с парой нежных листочков. Мальчишка занес ногу, притормозил на секунду, с подозрением оглядываясь, и обрушил на сомнительное препятствие подошву. Румил усмехнулся. Миг – и нога ученика до колена оказалась опутанной цепкими побегами. Усики хищно шарили вокруг, словно пытаясь нащупать и впиться в того, кто их потревожил. Молодец маг, ничего не скажешь! Мальчик пыхтел, отчаянно борясь со зловредной лианой. Ему удалось оторвать верхушку, но, брошенная на землю, она тут же принялась и пошла в рост. Скоро бедняга уже весь был опутан хрупкими на вид стебельками, но так и не оставил бессмысленных и потому неумных усилий. Юный маг ласково поглаживал быстрыми пальцами воздух, побуждая лиану к росту. Чуть поодаль наставник курса удрученно наблюдал за упрямым силачом. Румилу стало и досадно, и смешно. Он расширил полынью в зеленой изгороди, просунул голову меж тяжелых, пахнущих сладковатой пылью соцветий и крикнул:

– Бестолочь, не бойся слабости!

Измученный, багровый от усталости и стыда ученик, дернувшись еще раз-другой, остановился. Усики растения дрогнули, слепо ткнулись туда-сюда и поникли, будто лишившись опоры. Мальчик чуть успокоился, выровнял дыхание и настороженно прислушался к своим ощущениям. Наконец-то, давно пора! И вдруг как-то разом, как выливается вода из переполненной бочки, тугие кольца стеблей обрушились под ноги своей жертве и, едва коснувшись пыли, исчезли. Наставник курса с явным облегчением потрепал ученика по волосам, а его противник по поединку, уронив руки, улыбнулся хорошей, дружеской улыбкой. И это Румил тоже отметил. Многообещающий маг растет, надо будет наведаться к главе школы, присмотреться.

Когда он выпростался из зарослей и повернулся уходить – сколько можно заставлять начальство ждать! – в галерею с грохотом ворвался кто-то из служителей, и лицо у него было такое, что у Румила упало сердце.

– Беда, магистр! – выкрикнул вестник, глядя на него снизу вверх с ужасом и иррациональной надеждой. – Группа Поллика не вернулась.