Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти мысли, по словам Мессинга, «мгновенно разметали в клочки и очистили мой разум от всего того мусора суеверий и религиозности, которым меня напичкали в семье и в духовных школах». В Советском Союзе, особенно во времена хрущевских гонений на религию, телепат не мог написать ничего другого. На самом деле, как уже говорилось, он на всю жизнь сохранил верность иудаизму и покинул училище не из богоборчества, а из-за желания вырваться из тесноты местечка в просторный и полный возможностей большой мир. Впрочем, покинул ли? Не исключено, что он благополучно закончил йешиву (учеба там длилась от четырех до семи лет) и даже стал раввином. Это позволило ему не поссориться с суровым отцом и прочими родственниками, которые в случае бегства неминуемо прокляли бы его — а мы знаем, что вплоть до своего бегства в СССР Мессинг часто появлялся в родном доме и подолгу жил там. К тому же в советской анкете он указал, что знает иврит, а этот сложный язык он мог выучить только в йешиве. Если он действительно сумел завершить образование, то его эстрадная карьера началась не в 1911 году, как сказано в мемуарах, а в начале 20-х, что выглядит куда правдоподобнее.
Кроме иврита, Мессинг, как и большинство его земляков, знал польский язык и близкий к идишу немецкий, а потом выучил еще и русский. На всех этих языках он много читал — в мемуарах упомянуты «несколько сотен» любимых книг. Особенно любил книги по психологии (что вполне естественно), а также детективы и приключенческую литературу. Последней, похоже, навеяна вся история бегства будущего телепата из школы и его поступления в бродячий цирк. Уже сама причина бегства изображена чересчур романтически: «Мне нечего было больше делать в иешиботе, где меня пытались научить служить несуществующему Богу. Я не мог вернуться и домой к обманувшему меня отцу. И я поступил так, как нередко поступали юноши в моем возрасте, разочаровавшиеся во всем, что было для них святого в жизни: обрезал ножницами длинные полы своей одежды и решил бежать. Но для этого нужны были деньги, а где их взять? И тогда я совершил одно за другим сразу три преступления. Сломав кружку, в которую верующие евреи опускали свои трудовые деньги «на Палестину», и твердя про себя извечные слова всех обиженных и угнетенных: «Вот вам за это!..», я пересыпал себе в карман все ее содержимое: раз Бога нет, значит, теперь все можно.
Пошел на ближайшую станцию железной дороги. По дороге очень захотелось есть — путь был неблизкий. Накопал на чужом поле картошки (второе преступление за одну ночь!). Разжег костер, испек ее в золе. Для меня и теперь нет лучшего лакомства, чем печеный картофель — рассыпчатый, пахнущий дымом, с неизбежной добавкой солоноватой золы.
Вошел в полупустой вагон первого попавшегося поезда. Оказалось, что он шел в Берлин. Залез под скамейку, ибо билета у меня не было (третье преступление) и заснул безмятежным сном праведника. Было мне в ту ночь одиннадцать лет. Но на этом дело не закончилось. Случилось то, что неизбежно должно было случиться: в вагон вошел контролер. Он будил заснувших пассажиров и проверял билеты.
— Молодой человек, — у меня в ушах и сегодня еще звучит его голос, — твой билет.
Нервы мои были напряжены до предела. Я протянул руку и схватил какую-то валявшуюся на полу бумажку, кажется, обрывок газеты. Наши взгляды встретились. Всей силой чувств мне захотелось, чтобы он принял эту грязную бумажку за билет. Контролер взял ее, как-то странно повертел в руках. Я сжался, сжигаемый неистовым желанием. Он сунул газетный обрывок в тяжелые челюсти компостера и щелкнул ими. Протянув мне назад «билет», он подобревшим голосом сказал:
— Зачем же ты с билетом — и под лавкой едешь? Вылезай! Через два часа будем в Берлине.
Так впервые неожиданно появилась у меня способность внушения».
Этот случай, «боевое крещение» гипнотизера, вспоминают всегда, когда речь заходит о Мессинге. В принципе ничего невероятного в нем нет, но гипноз в исполнении одиннадцатилетнего мальчика, причем без предварительной тренировки, выглядит не слишком убедительно. К тому же между Варшавой и Берлином пролегала государственная граница, и в поезде неминуемо должны были появиться не только контролер, но и полицейские, проверяющие паспорта. Их отсутствие означает только одно — что вся история выдумана. Мессинг часто рассказывал ее знакомым и всегда по-разному. Один из таких вариантов сохранил в воспоминаниях Михаил Владимирович Михалков, младший брат автора советского гимна: «Мне одному в минуту откровенности Мессинг рассказал, как он в возрасте четырех лет убил человека. Его послали в соседний город к бабушке в сопровождении двух старух. Ехали на поезде, провожатые задремали, маленький Вольф пошел погулять и в тамбуре натолкнулся на контролера. Тот в шутку потребовал билет. Впечатлительный мальчик от растерянности выхватил конфетный фантик и протянул его контролеру, страстно желая, чтобы это был билет. Контролер то ли в шутку, то ли всерьез прокомпостировал бумажку. Но власть над человеком так потрясла Мессинга, что он сразу захотел проверить свою силу еще раз. И не нашел ничего лучшего, как внушить ему, что поезд стоит и надо выйти на перрон. Контролер открыл дверь и разбился насмерть».
Михалков-младший дружил с Мессингом, который, похоже, притягивал к себе людей незаурядных. В годы войны он попал в плен и несколько лет прослужил в войсках СС — по собственному утверждению, как разведчик-нелегал, а по мнению ряда историков, как банальный предатель. Обеим версиям есть подтверждения: после 1945 года он был отправлен в ГУЛАГ, но довольно быстро освобожден, награжден несколькими орденами за участие в войне и много лет сочинял патриотические песни под псевдонимом Михаил Андронов. Ходили слухи о его сотрудничестве с КГБ, и некоторые даже считали, что он наблюдал за Мессингом по заданию «конторы». Будучи изрядным фантазером, Михалков наверняка приукрасил историю с часами, но сочинил ее наверняка сам Вольф Григорьевич. Путаница с датами привела к тому, что некоторые чересчур доверчивые авторы заставили телепата погубить целых двух контролеров — одного в четырехлетнем возрасте, другого в одиннадцатилетнем.
Далее в мемуарах рассказана столь же фантастическая история прибытия Мессинга в немецкую столицу: «Берлин. Много позже я полюбил этот своеобразный, чуть сумрачный город. Конечно, я имею в виду довоенный Берлин; в последние десятилетия я не был в нем. А тогда, в мой первый приезд, он не мог не ошеломить меня, не потрясти своей огромностью, людностью, шумом и абсолютным, как казалось, равнодушием ко мне. Я знал, что на Драгунштрассе останавливаются люди, приезжавшие из нашего городка, и нашел эту улицу. Вскоре я устроился посыльным в доме приезжих. Носил вещи, пакеты, мыл посуду, чистил обувь.
Это были, пожалуй, самые трудные дни в моей нелегкой жизни. Конечно, голодать я умел и до этого, и поэтому хлеб, зарабатываемый своим трудом, был особенно сладок. Но уж очень мало было этого хлеба! Все кончилось бы, вероятно, весьма трагически, если бы не случай.
Однажды меня послали с пакетом в один из пригородов. Это случилось примерно на пятый месяц после того, как я ушел из дома. Прямо на берлинской мостовой я упал в голодном обмороке. Привезли в больницу. Обморок не проходит. Пульса нет, дыхания нет. Тело холодное. Особенно это никого не взволновало и никого не беспокоило. Перенесли меня в морг. И могли бы легко похоронить в общей могиле, если бы какой-то студент не заметил, что сердце у меня все-таки бьется. Почти неуловимо, очень редко, но бьется.