назад, до того, как женился? Ты ведь читал, писал, играл — много чего ещё делал, вспомни. Как жил до всего этого, так живи и сейчас.

Но всё это не имело смысла. Егор страдал, и выхода не видел.

Он никогда особенно и не скрывал, что с женой любви у него как таковой и не было. Всё было весьма заурядно — встретились, секс, потом снова секс, ещё немного секса, вот уже и свыклись. А когда она забеременела, тогда все события и вовсе упали в проторенное веками событийное русло. Но вот почти сразу после женитьбы её отношение к нему резко переменилось, она будто мигом к нему охладела. Тот самый феномен, наступающий с рождением ребёнка, о котором я, холостяк, знал давно, но о чём он, женатый, и представления не имел, пока сам не столкнулся и не наелся досыта.

Я смотрел на него, убитого своим далеко не уникальным горем, и пытался донести, что жизнь его сейчас не только не заканчивается, но только начинается. Сейчас он наконец-то мог заняться всем тем, что минувшие четыре года только вынашивал в планах, но приступить к чему не позволяла семейная рутина. Егор соглашался, признавал, что много чего бы уже успел сделать интересного, но попросту не мог, не было возможности в русле всего этого быта. Но затем его мысли снова возвращались к страданиям Антошки, и он впадал в отчаяние.

Конечно, мне было ужасно тоскливо смотреть на все его страдания, я хотел хохмить над ним, над всем этим театрализованным действом, которое происходит в жизни каждого, но он был моим давним другом, даже ближайшим, пока не женился, и я должен его поддерживать. Каждому из нас все наши страдания кажутся уникальными и самыми-самыми, но всё это большая иллюзия. Все наши страдания — курам на смех в масштабах нашей безграничной Вселенной, где каждую секунду взрываются новые звёзды и исчезают целые миры. Но в иллюзии собственной уникальности мы готовы купаться вечно и смаковать её до самого дна, будто она масштабнее всего Млечного пути.

Я пил коктейль "Белый русский" и смотрел на этого убитого горем парня, понимая, какой путь ему ещё предстоит пройти, чтобы осознать собственную неисключительность. Осознание неисключительности наших трагедий делает их куда менее значительными. Но для этого надо постараться. Это будет поистине титанический труд. Который он вряд ли когда-либо проделает.

Наши дороги с Егором сошлись восемнадцать лет назад, когда он перевёлся в наш десятый класс из другой школы. И судьбы наши плотно сплелись в силу того, что мы были единственными в классе ребятами, читающими книги по космологии, криптозоологии, изучали работы Ницше, Шопенгауэра и Фейербаха. Вершиной нашего интеллектуального роста было знакомство уже на первом курсе института с философией диалектического материализма — труды Маркса и Энгельса произвели на наши юные умы колоссальное впечатление и предопределили наше мышление на всю оставшуюся жизнь. Помимо самого диамата, в работах марксистов Егор нашёл и подпитку для своего вечно бунтующего духа, восстающего на дыбы буквально по поводу каждой мелочи: если существовала в быте россиян средней полосы какая-либо традиция, то Егор непременно вскакивал на броневик и провозглашал её никчемность, громогласно призывая отречься от неё за её неразумностью. Мы даже отказались с ним от традиции рукопожатия при встрече как и от всякого приветствия в целом, поскольку это давно уже было пустой традицией, создающей больше ненужных хлопот — и для окружающих мы представляли собой весьма забавную картину, ибо были ближайшими друзьями, но которые при этом не пожимают друг другу руки, в то время как всем прочим людям пожимают))) Это где-то десятый-одиннадцатый класс школы.

В плане критики традиций мы с Егором очень сходились во взглядах. Всякую традицию мы считали тасканием трупа лошади, только потому что когда-то на ней было удобно ездить.

Только я занимал более умеренную позицию в этом деле, ненавязчивую, тогда как Егор всегда пытался очень активно насаждать свои взгляды всякому человеку, случайно подвернувшемуся ему под руку. Читать неуместные длинные морализаторствующие нотации было его непревзойдённым коньком.

Как-то в одиннадцатом классе он даже отчитал девочку по телефону за то, что она напрашивалась на празднование Нового года к нам. "Ты ведь понимаешь, напрашиваться — некрасиво. Особенно для девушки", говорил он назидательным тоном в трубку, а мы рядом хватались за голову и за валидол: ведь он звонил ей исключительно по нашему же поручению, чтобы как раз пригласить её к нам на Новый год — просто она чуть поторопила события)))

В общем, типом Егор был неординарным)))

В институтские годы бунтарские мысли настолько охватили его голову, что он стал не на шутку грезить революцией — ворваться в Кремль, свергнуть власть, расстрелять Президента. На резонный вопрос о дальнейшем плане по восстановлению экономики в стране он удивлённо смотрел и отвечал: Не важно, это потом сообразим…

В ту пору он начал активно увлекаться трудами Кропоткина и мемуарами лидеров как "Красного", так и "Белого" движений революционной России. На этом наши идейные дороги стали расходиться, поскольку я занимал больше созерцательную позицию в отношении политических событий, интересовали они меня мало. Потихоньку я начинал увлекаться антропологией и научной психологией, из пут которых мне не суждено уже будет выбраться никогда.

Но Егор всегда оставался лютым революционером, если не по фактическим поступкам, то по мыслям, по духу. Борцом за что-то — не важно, за что. Из тех людей, что встретив попутный ветер, непременно повернутся к нему лицом и пойдут против. Если бы Егору нужно было написать фамильный герб, то я бы написал его в образе гиганта Маяковского, мощно стоящего на броневике и декламирующего свои жгучие тезисы серым массам, копошащимся далеко внизу.

Действительно был широкой эрудиции человек. Пусть и своеобразных жизненных взглядов.

Такие в жизни встречаются мало.

"Говорить — так правду. Поступать — так по зову сердца" — таким было его жизненное кредо. Жгучее и непримиримое.

Но годы подкорректировали его принципы. Под спудом жизни даже железобетон превращается в податливый студень. И Егор стал ярким тому примером…

Сейчас этот железобетонный студень сидел передо мной, расплывшись по столу в своём маленьком неказистом горе.

Я пытался донести, что сейчас у него начинается новый этап в жизни, когда он может подняться на новый уровень самореализации, развития. С его-то вечно кипящей идеями головой это совсем плёвое и даже желанное дело. Приводил ему в пример нашего общего друга, который год назад развёлся и в итоге так скакнул в своём развитии, что впервые в жизни