самоуправления власти воевод и губернаторов. Запрещение любых видов общественной самоорганизации, даже благотворительных обществ. Жёсткое ограничение деятельности земства. В итоге в момент колоссального государственного кризиса после падения самодержавия русское общество не имело в руках никаких рычагов управления.

Ещё одна важная особенность русского самодержавия — высокий уровень его сакрализации, приближающийся к обожествлению. Сакрализация власти была присуща и Европе, но уже с XIII в. императоры и короли «заимствовали свой отблеск вечности не столько у Церкви, сколько у Правосудия и Публичного права в толковании учёных-юристов… Древняя идея литургической сущности власти постепенно исчезала, уступая место новой модели королевской власти, центрированной на сфере права»[24]. В отличие от других европейских монархий, к XVIII в. всё более и более секуляризировавшихся, русская, напротив, в это время усилила свою самосакрализацию, ибо начиная с Петра I, упразднившего патриаршество, российские венценосцы фактически соединили в своих руках и светскую, и духовную власть. «Сакрализация захватывает самые разнообразные сферы — государственное управление, национальное историческое самосознание, богослужение, церковное учительство (проповедь, преподавание Закона Божиего и т. п.) и, наконец, самоё духовность. Более того, царское самодержавие начинает приобретать статус вероисповедного догмата. Почитание царя становится рядом с почитанием святых, и таким образом культ царя делается как бы необходимым условием религиозности. Красноречивое свидетельство этого находим в монархической брошюре „Власть самодержавная…“ [1906], где подчёркивается именно догматический статус царского культа: „Истина самодержавия царей православных, то есть поставление и утверждение их на престолах царств от Самого Бога, так священна, что по духу учения и законоположений церковных она возводится некоторым образом на степень догмата веры, нарушение и отрицание которого сопровождается отлучением от церкви“ <…>. В чине анафематствования, совершаемом в Неделю Православия, среди перечисления главных догматических ересей в императорский период было вставлено (под № 11): „Помышляющим, яко православные государи возводятся на престол не по особливому о них Божиему благоволению и при помазании дарования Св. Духа к прохождению сего великаго звания в них не изливаются: и тако дерзающим против них на бунт и измену — анафема“»[25]. Напомним, первая статья Свода законов Российской империи вплоть до самого крушения оной гласила, что повиноваться самодержцу «не токмо за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает».

В начале прошлого века королева Румынии Елизавета с удивлением говорила обер-гофмейстерине последней русской императрицы Е. А. Нарышкиной: «У нас дела не так обстоят, как у вас. В вашей стране властители являются полубогами и могут делать всё, что им угодно. Мы же должны действовать, чтобы заслужить признание нашего народа». Как показывает последнее двадцатилетие, патримониальное сознание у нас вполне не изжито до сих пор. «Если человек — президент, ему всё можно. В России живём!» — сказал в 2021 г. пожелавший остаться анонимным один из инженеров таинственного дворца в Геленджике[26].

Важно отметить, что мощный размах государственного насилия, свойственный всем инкарнациям русской власти, не компенсировался её эффективностью в других областях (за исключением — но далеко не всегда! — военной). Россия во всех своих обличиях была одной из самых недоуправляемых европейских стран с плохо организованной инфраструктурой, с запутанностью и нерешённостью множества жизненно важных проблем, с высочайшим уровнем коррупции и преступности. Но выше уже приводились слова Вебера о том, что для патримониального чиновника важнее преданность не делу, а господину, — последнего, видимо, такой подход тоже устраивает. В терминологии Майкла Манна государство в России обладало высокой степенью «деспотической» власти, т. е. властная элита могла править, «не вступая в какие-либо переговоры с группами гражданского общества»: «Деспотическая власть может быть наглядно измерена способностью правителей „рубить головы с плеч“ и без хлопот удовлетворять свои прихоти с помощью подручных»[27]. Но зато степень «инфраструктурной» власти (т. е. «способности государства проникать в гражданское общество и централизованно координировать его деятельность посредством своей инфраструктуры»[28]) у самодержавия была довольно низкой (в СССР «инфраструктурная» власть стала значительно сильнее).

Но как случилось, что у европейского, христианского народа утвердилась неевропейская и, в сущности, антихристианская, тираническая власть?

Истоки. География? Войны? Климат?

Споры о генеалогии русского самовластия идут уже не первое столетие. Само обилие противоречащих друг другу версий показывает, насколько этот вопрос неясен, главным образом из-за ничтожно малого количества источников по русскому Средневековью.

С лёгкой руки В. О. Ключевского, например, утвердилось мнение, что порядки, установившиеся во второй половине XV в. в Великом княжестве Московском, — лишь завершение социально-политических процессов, протекавших ещё до монгольского нашествия в XII–XIII вв. в Северо-Восточной Руси, прежде всего во Владимиро-Суздальской земле. Дескать, в отличие от южнорусских князей, вынужденных договариваться с общинами больших торговых городов, суздальские Рюриковичи были колонизаторами и землеустроителями малозаселённого, преимущественно сельского края. Поэтому новые северо-восточные города оказались от них в совершенной зависимости и не имели возможности ограничить власть правителя-хозяина. «В лице московского князя получает полное выражение новый владетельный тип, созданный усилиями многочисленных удельных князей Северной Руси: это князь-вотчинник, наследственный оседлый землевладелец»[29].

Между тем ещё в 1924 г. была опубликована статья А. Н. Насонова, самым убедительным образом опровергающая эту концепцию: нет никаких данных о специфически земледельческой колонизации Северо-Востока; Ростов и Владимир жили широкой торговой жизнью, и именно «торговый элемент» составлял большинство их населения; в северо-восточных городах активно действовало городское народное собрание — вече, так же, как и в южных (и в Новгороде), которое призывало князей править и заключало с ними договоры (ряды). «Та литературная традиция… согласно которой в Ростово-Суздальском крае XII в. благодаря устроительской деятельности князей создаётся „особый мир“, где князь попадает в положение хозяина и собственника, не оправдывается показаниями источников. На севере в XII и в начале XIII в. начинают проявляться бытовые черты старой вечевой Киевской Руси, в основе своей общие укладу жизни всех волостей того времени, получавшие в различных волостях лишь различную степень и форму выражения в зависимости от местных индивидуальных условий волостной жизни», — резюмировал свои выводы учёный[30].

О том, что политическая система Северо-Востока мало чем отличалась от той, что была на Юго-Западе, писали позднее и другие крупные историки[31]. Новейшие исследования (например, работы П. В. Лукина[32]) подтверждают эту точку зрения. А главное, об этом недвусмысленно свидетельствуют источники. Вот владимирцы принимают к себе в 1175 г. князем Ярополка Мстиславича: «А Ярополка князя посадили володимерци с радостью в городе Володимери на столе, в святей Богородице, весь поряд положивши». Совершенно очевидно, что речь идёт о заключении договора между князем и горожанами. Позднее, разочаровавшись в Ярополке, владимирцы призвали на княжение Михаила (Михалку) Юрьевича и его брата Всеволода. Победив соперника, Михалко заключил договоры и с другими городами: «…ехал в Суждаль и из Суждаля в