– Кандидат Грам возьмет пол-литра красного вина, – сказала Йенни Винге. – Лучше его нет во всем Риме, а это что-нибудь да значит.

Скульптор пододвинул к молодым девушкам свой портсигар. Фрекен Ярманн взяла папироску и закурила.

– Брось, Ческа, не кури! – попросила ее фрекен Винге.

– Нет, я буду курить, – ответила фрекен Ярманн. – Мне лучше не будет, если я брошу курить. А сегодня я еще зла.

– Но почему же, милая фрекен? – спросил скульптор.

– Да ведь я так и не купила этих кораллов.

– Так разве ты их надела бы именно сегодня вечером? – спросил Хегген.

– Да нет. Но, понимаешь ли, мне так досадно, что мы с Йенни напрасно летали в такую даль из-за этих противных кораллов.

– Зато ты встретила нас. Иначе вы пошли бы к Фраскатти, которого ты вдруг возненавидела.

– Я и не подумала бы идти к Фраскатти, можешь быть в этом уверен, Гуннар. А это было бы для меня гораздо полезнее. Теперь же я буду и пить и курить, раз вы меня потащили с собой, и буду кутить всю ночь напролет.

– Мне казалось, что ты сама предложила пойти куда-нибудь.

– Я считаю, что малахитовая цепочка прелестна, – поспешил переменить разговор Алин. – И она недорога.

– Да, но малахит гораздо дешевле во Флоренции. Ну а что касается кораллов, то я выторгую их за девяносто лир.

– Не понимаю тебя, – заметил Хегген. – Ведь ты, кажется, собиралась быть экономной?

– Ах, не стоит больше говорить об этом! – сказала фрекен Ярманн с раздражением. – Мне все это надоело. Завтра я пойду и куплю кораллы.

– Но разве девяносто лир не слишком дорогая цена за кораллы? – осмелился спросить Хельге.

– Да ведь это не обыкновенные кораллы, – удостоила его ответом фрекен Ярманн. – Это контадинские кораллы – толстое ожерелье с золотым замочком и с толстыми золотыми серьгами, вот такими длинными.

– Контадинские? Это особый сорт кораллов?

– Нет, это кораллы, которые носят контадины.

– Я не знаю, что такое контадины, – заметил с улыбкой Хельге.

– Контадина – это простая крестьянка. А бусы эти из больших темно-красных шлифованных кораллов. Мои – цвета ростбифа, и самая большая бусина вот такая, – и она сложила большой и указательный пальцы, чтобы показать, что коралл величиной с яйцо.

– Это, должно быть, очень красиво, – поспешил поддержать разговор Хельге. – Мне кажется, с такими кораллами на шее вы будете очень походить на настоящую контадину.

Фрекен Ярманн улыбнулась и сказала:

– Вы слышите? Как вам это нравится, господа?

– Ведь у вас и имя итальянское, – продолжал Хельге.

– Ах, нет. Меня так назвали в одной итальянской семье, где я жила в прошлом году. Они только слегка изменили противное имя, которое я должна была унаследовать от моей бабушки. Вышло по-итальянски, и я оставила это имя.

– Франциска, – сказал Алин вполголоса.

– Мне трудно было бы думать о вас иначе как о Франческе – синьорине Франческе, – заметил Хельге.

– Почему же не как о фрекен Ярманн? Это проще. К тому же мы не можем даже говорить друг с другом по-итальянски, раз вы не знаете этого языка. – Повернувшись к другим, она продолжала: – Йенни и Гуннар, завтра я покупаю кораллы.

– Ты уже давно собираешься купить их, но из этого так ничего и не выходит, – проговорил Хегген лениво.

Франциска нервно схватила портсигар Алина, но он не дал ей его. С минуту они с раздражением перешептывались, и наконец она отбросила от себя портсигар и крикнула:

– Джузеппе!

Хельге понял, что она приказала слуге подать папиросы. Алин вскочил.

– Фрекен Ярманн… милая… ведь я только… ведь вы сами знаете, что вам вредно курить так много.

Франциска встала, на глазах у нее были слезы.

– Ах, не все ли равно! Я во всяком случае иду домой.

– Фрекен Ярманн… Франческа… – Алин держал в руках пальто Франциски и умолял ее вполголоса.

Франциска вытерла глаза носовым платком.

– Нет… я пойду домой. Ведь все вы видите, что я сегодня совсем невменяема… Нет, нет, я пойду домой… одна… нет, Йенни, ты оставайся…

Хегген также встал. За столом остался сидеть один Хельге.

– Неужели ты допускаешь, что мы позволим тебе уйти одной глухой ночью? – сказал Хегген.

– Ах, вот как? Так ты хочешь запретить мне уйти?

– Да, самым решительным образом.

– Да замолчи же, Гуннар, – вмешалась Йенни Винге. Она отстранила обоих мужчин, и они молча снова уселись за стол. Йенни же обняла Франциску за талию и отвела ее в сторону. Она тихо и убедительно говорила с подругой, и немного спустя обе опять уселись за стол.

Однако настроение общества несколько упало. Фрекен Ярманн покуривала папиросы, которые ей подал слуга. На все уверения Алина, что его папиросы лучше, она только молча качала головой. Йенни велела подать вазу с фруктами и ела мандарины, время от времени вкладывая кусочки в рот Франциске, которая была очаровательна и напоминала обиженного ребенка. Алин не сводил с нее влюбленного взгляда, а Хегген разломал все спички на маленькие кусочки и сложил в апельсинные корки.

– Вы уже давно приехали сюда, кандидат Грам? – спросил его Хегген.

Хельге сделал попытку немного приободриться.

– Я уже привык отвечать на это, что приехал сегодня утром из Флоренции.

Йенни улыбнулась из вежливости, а улыбка Франциски была какая-то слабая.

В эту минуту в тратторию вошла молодая темноволосая девушка с непокрытой головой и с нахальным одутловатым, желтым лицом. В руках у нее была мандолина. За ней плелся маленький плешивый человек, одетый с дешевым шиком приказчика. Он держал в руках гитару.

Йенни заговорила с Франциской, словно с капризным ребенком:

– Посмотри-ка, Ческа, вот и музыканты пришли. Это Эмилия… теперь мы послушаем музыку.

– Как это приятно, – сказал Хельге.

Певцы затянули куплеты из «Веселой вдовы». У певицы был странный, очень высокий, ясный и металлического тембра голос.

– О, какой ужас! – воскликнула Франциска, точно пробуждаясь ото сна. – Это мы не хотим слушать. Пусть поют что-нибудь итальянское… «lа luna con palido canto» – не правда ли?

С этими словами она вскочила, подбежала к музыкантам и поздоровалась с ними как со старыми знакомыми. Она смеялась, жестикулировала, взяла гитару и слегка промурлыкала отрывки нескольких песен.

Итальянка запела. Раздалась очаровательная песенка под аккомпанемент металлических струн; припев все стали подпевать.

Йенни Винге повернулась к Хельге и спросила его со своей милой улыбкой: