раз на уроке истории нам показали очень страшный фильм. Мы с моей одноклассницей руками прикрывали глаза, поднимали брови трагическими запятыми и закрывали уши каждый раз, когда из колонок компьютера раздавался боевой оглушающий выстрел. Я поделилась эмоциями о фильме со своим дедушкой, своими горькими недоумениями о том, откуда в людях было столько жестокости? Может быть, они были под гипнозом? Может быть, их никто не научил, как нужно дружить, не сказал, какой великой ценой обладает человеческая жизнь?

— Не знаю, — задумчиво ответил дедушка. — Давай я расскажу тебе про зеленую реку. А ты суди сама…

Однажды давным-давно светило яркое апрельское солнце. Весна. Пели птицы, под окнами мяукали коты в ожидании чего-нибудь вкусненького. Все говорили, что эти коты бездомные, но деревенские бабушки кормили их, как своих родных. Ставили мисочки с супами, с рожками, с курицей около подъездов. Коты ходили жирные-жирные, сытые вдоволь. Один мальчик как-то называл их внучатами всех бабушек деревни, и ведь он был прав…Никого кроме котов у них тогда и не осталось.

Ранним утром деревню окружили нацисты. Все замерло. Гитлеровцы выгоняли людей из домов, отбирали у бабушек и мам детей и подростков, а затем садили их в большие автобусы и увозили. Не было возможности ни попрощаться, ни сказать что-то, ни спросить. Слышались только крики матерей, плач их маленьких девочек и мальчиков, которые прекращались после выстрела какого-нибудь немца в небо, в пол, или в …Дети от испуга молчали в автобусе, переглядываясь друг на друга, как бы спрашивая: "Что происходит? Куда нас везут?"

Автобус подъезжает к речке, детей раздевают и заставляют мыться холодной водой.

— Машка, Машка. Не переживай. Нас осмотрят, и мы поедем домой, — шепотом сказал один мальчишка девочке, которая, едва ли не задыхаясь от слез, пыталась ладошками зачерпывать ледяную воду.

Всех под конвоем повели в палатки на осмотр. Дети выстроились в две колонны, одни — замерять рост, другие — замерять вес.

— Фамилий! — громко кричал противный немец, когда кто-то подходил к нему, записывал левой рукой фамилию, опускал планшетку на голову ребенка и снова кричал: "Следющий!".

В другом углу сидела молодая девушка лет 20 и готовила приборы для забора крови. Дети перешептывались. Все боялись, и те, кто постарше, всех успокаивали. Каждому давалась бирка с указанием личных данных и группы крови.

— У меня 2. А у тебя что написано?

— А у меня 1, — слышалось со всех сорон.

Когда осмотр закончился, повели всех в большое здание лечебницы. Там было несколько лабораторий. Окровавленные немцы с перебинтованными головами лежали на койках, кричали от боли беременные женщины-немки, милые медсестры в белых колпаках несли на подложке кружки с каким-то лекарством, то ли с малиновым соком, то ли с …, и только группа здоровых, чистых, во всех смыслах, детей шла по длинному коридору позади своего нового вождя в белом халате.

Лицо вождя резко переменилось с обычного нейтрального выражения на злобное и беспощадно радостное, и, дойдя до нужной двери, он повернулся к детям и со своим ужасным немецким акцентом вскрикнул пуще прежнего, делая паузы после каждого своего слова: "Хай гитлер. Дети с бюмажкой, где одинь. Сюда", — сказал он и показал на стеклянную дверь. Дети входили медленно, осторожно.

— Что же тут особенного? — удивилась я. Я слышала, что в войну врачи должны были помогать всем в экстренных ситуациях вне зависимости от нации или пола.

— Да, — согласился дедушка. — Но, понимаешь ли, дело в том, что это совсем была не помощь русским детям. Гитлеровское руководство решило в массовом порядке превращать детей в доноров. В доноров для немецкого умирающего народа. Причем делали они это очень жестокими путями. Детей морили голодом, иногда давали маленький кусочек хлеба. Особое внимание при донорстве уделялось девочкам, потому что чаще всего они обладали первой группой с положительным резус-фактором, которая универсальна. Было 16 девочек с первой группой. Одна была очень смелой, хотя было ей всего лет 10 на вид. Она знала немецкий язык и постоянно пыталась заговорить с кем-то, чтобы узнать, что происходит и постоянно говорила: "Почему не возвращаются те, которых уводят кормить кашей с малиновым соком?» Один служащий медик, заприметив эту девочку, подозвал к себе, сам сел на колени перед ней, все рассказал, в конце дал карандаш и сказал: "Потом исправишь на 3 группу.”

— А что в итоге стало с этой девочкой? — испуганно спросила я.

— Подожди, дослушай.

Самое ужасное в истории то, какими методами забирали кровь у детей. Их подвешивали за подмышки, сжимали грудь для большего оттока крови. Стопы глубоко надрезали, кровь начинала стекать в специальные емкости. В некоторых случаях со ступней полностью удаляли кожу, или вообще…

Фашисты брали кровь в таком количестве, что не то, что у ребенка столько нельзя брать, столько у взрослого нельзя брать. Брали целыми ведрами, пока ребенок не погибнет. Был мальчик еще один, хитрый. Натер между пальцами какой-то травой (кажется, крапивой), и у него появились волдыри, напоминавшие чесотку. Он чесал, чесал. Кровь у него брать не стали, но стали лечить. Некоторые врачи догадывались, что мальчик на самом деле лгал, но молчали… Он так оттянул время.

Дедушка замолчал, по его щекам потекли слезы.

— Дедушка, а что стало с этим мальчиком?

А этот мальчик сейчас сидит перед тобой, смело совершивший побег из страшного концлагеря "Зеленая река". А та девочка — твоя бабушка. Мы выбрались оттуда, когда нам было по 14 лет по такой же счастливой случайности, как и встреча с докторами, которые нас спасли. Было очень много жертв концлагеря "Зеленая Река", и каждому хотелось найти тот карандаш судьбы, чтобы нарисовать линию своего счастья. Мы с твоей бабушкой там и познакомились, и, кажется, наша с ней любовь встала выше фашистского беспорядка.

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ

Два дня я лежал неподвижно с высокой температурой и послушно пил все лекарства, что давала бабушка. Только бы снова гулять с Мишкой во дворе и не ощущать этой жуткой головной боли. С вечера я спал крепко, температура начала спадать. Проснулся я с хорошим самочувствием и сразу побежал на кухню. С бабушкой мы были одни, родители уехали на ночное богослужение, которое длилось до раннего утра. Как только я вошел в кухню, запах ванильной задорности и душистости удивительно вкусного праздничного стола взбудоражил меня. Кажется, он всюду проникал, и впоследствии весь дом стал так пахнуть.

Меня предупредили о том, что сегодня будет что-то грандиозное, но увидеть самые обычные яйца, которыми я завтракал каждый день в разных цветах и необычных узорах, было