капало; спать приходилось под клеенкой поверх одеяла. Прибавьте, что лишь командир имеет свою каюту, остальные же спят за занавесками в кают-компании”. В жаркое время в таких загородках – их в шутку называли “палатами” – приходилось весьма несладко. Тогда “все вытрепывали матрацы на палубу и ставили тенты, чтобы не упекло утреннее солнце и не заносило лицо сажей из труб”.

Были проблемы и с питанием. К июлю 1904 года были оформлены “коммунальные” отношения команд миноносцев. Приказ командира порта Артур контр-адмирала И.К.Григоровича за № 223 по этому поводу гласил: “Ввиду прекращения выдачи свежего мяса и перехода на солонину с уменьшенной дачей предписываю… на малых судах… соединяться вместе по договору командиров, чтобы, открывая бочонок с солониной, он весь расходовался в один день без остатка, ввиду отсутствия рефрижераторов, считая по 1/3 фунта на человека”. Совместное столование еще больше способствовало консолидации личного состава минного флота.

Но зато нигде не жили так дружно, нигде не было такого единения офицеров и матросов. Совместно проводился и досуг команд миноносцев. «Командир “Решительного” лейтенант М.С. Рощаковский для нижних чинов устроил на берегу лавочку. Матросы могли там получать консервы, разные мелочи, кроме того, был поставлен тент и под ним скамейки. Там пили квас, читали “Новый Край” и обсуждались текущие события – образовался матросский клуб”, – вспоминал мичман Страхов.

Боевая деятельность миноносцев породила даже свои специфические выражения: испросить у начальства разрешение на выход в море – “мазать корму” или “колыхнуться”; перестрелка между броненосцами и крейсерами: “швырять друг в друга тяжелыми предметами”; снаряды самих миноносцев назывались “легковесными гостинцами”. Свои же утлые и юркие кораблики миноносники ласково именовали “ласточками войны”.

К концу июля 1904 года, в связи с выходом японцев на ближние подступы к крепости и началом бомбардировки гавани, Первая Тихоокеанская эскадра была вынуждена начать подготовку к прорыву во Владивосток. Навстречу ей должен был выйти Владивостокский отряд крейсеров. Для организации взаимодействия с ним, контр-адмирал Витгефт решил послать во Владивосток через русское консульство в китайском порте Чифу секретную депешу. Для решения этого важнейшего вопроса командующий решил пожертвовать одним из миноносцев. Выбор пал на "Решительного" и его командира.

– Рощаковскому я верю. Этот справится! – решил Витгефт, после недолгого раздумья.

«Решительному» надлежало прорвать японскую блокаду, прибыть в Чифу, любой ценой доставить шифровку русскому консулу, а затем разоружиться. Сами понимаете, что поручение чрезвычайно важное и от него много зависит для всех вас! – назидательно сказал Витгефт. – Кроме этого напоминаю вам, что по статуту ордена святого Георгия, этот орден получают те, кто, прорвав окружение неприятеля, доставит командованию чрезвычайно важные сведения… Именно это, господа, вам и предстоит сделать. А потому объявите своим офицерам, что за прорыв в Чифу, я обещаю всем по Георгию.

– Клянусь, честью русского офицера, что в Чифу прорвусь и задачу выполню! – вскинул голову Рощаковский, принимая от Витгефта тяжелый засургученный пакет.

– Ну, тогда, с Богом, лейтенант! – перекрестил его контр-адмирал. – И в добрый путь!

Инцендент в Чифу

28 июля русская эскадра покинула Порт-Артурскую гавань. Вечером, в наступившей темноте, снялся с якоря и «Решительный». Рощаковский стремился в тумане проскочить японские дозоры.

Участник обороны Порт-Артура М. Лилье пишет: «В девятом часу вечера миноносец «Решительный» ушел в Чифу, очевидно, с донесением в С.-Петербург о выходе эскадры для прорыва во Владивосток. На том же миноносце уехали из Артура артиллерийский подполковник Меллер и корабельный инженер Беженцев. Оба они получили за свою деятельность в Артуре Владимирские кресты и, вероятно, сочли свое присутствие в крепости, после ухода эскадры, совершенно лишним».

Волны глухо били в левую скулу корабля и хлестали мелкими брызгами в лица верхней вахты. Не смотря на неисправность некоторых механизмов, в том числе, циркуляционной помпы, миноносец держал хороший ход. Инженер-механик Кисляков выжимал из изношенных машин миноносца все возможное.

Однако проскочить незамеченными не удалось. Из мглы вынырнули сразу два японских миноносца и устремились на перехват «Решительного».

– Вперед полный! – крикнул лейтенант в машину. За кормой миноносца вскипел пенный бурун. От ветра выступили слезы. Про себя Рощаковский читал родовую молитву, которую всегда читали в минуту опасности его отец и дед: Господи, не покинь меня, заблудшего! Имя твое – Сила, укрепи ж меня слабого и бессильного! Имя твое – Свет, освети душу мою, померкнувшую в жизненной борьбе и страстях! Имя твое – Покой, дай неприкаянной душе моей обрести покой! Имя твое – Милосердие, смилуйся над нами!

Отчаянно маневрируя на полных ходах так, что миноносец ложился бортом в волну, Рощаковский быстро перевел японцев на кормовые углы, а затем, постоянно меняя курс, и вовсе оставил своих преследователей с носом. Ранним утром следующего дня «Решительный» буквально влетел на внешний рейд Чифу. К этому моменту корабли нашей эскадры уже возвращались в Порт-Артур после ожесточенного сражения в Желтом море, а посылавший Рощаковского в Чифу контр-адмирал Витгефт был уже мертв… С миноносца спустили шлюпку, и Рощаковский лично доставил депешу в российское консульство. Теперь, согласно инструкции Витгефта, он должен был отдать приказ о разоружении корабля… Консул обещал договориться об условиях интернирования миноносца с местным дацуном (губернатором). Рощаковский убедительно просил его «выторговать» время, чтобы произвести кое-какой ремонт.

«С самого выхода из Порт-Артура мысль о разоружении не давала мне покоя, – напишет он позднее в рапорте. – В подобном образе действий я усматривал нечто роняющее достоинство России».

Разоружение означало, что до конца войны корабль будет находиться под охраной нейтральных китайцев, а команда будет объявлена гражданскими лицами, не имеющими права принимать участия в боевых действиях. Разумеется, Рощаковского это не устраивало. Собрав офицеров, он предложил им высказать свое мнение. Все были единодушны: попробовать прорваться в Артур, а если не получиться, то идти в Сайгон. И уже там ждать подхода эскадры с Балтики и уже в ее составе снова идти в Артур.

Затем слово взял инженер-механик Кисляков:

– С состоянием наших машин никуда прорваться мы не сможем! Необходимо перебрать эксцентрики гребного вала, а на это надо время!

Визит к китайскому адмиралу был менее успешен, чем визит к консулу. Командующий китайской Северной эскадрой Са Чжен-бину принял Рощаковского в синем халате и был важен как средневековый мандарин.

– Ни о каком времени на ремонт не может быть и речи! – заявил он через переводчика. – Вы должны разоружиться сегодня же!

Покидая китайский крейсер, Рощаковский увидел на крыле мостика японского офицера. Тот оскалился в улыбке и приложил ладонь к козырьку фуражки. Рощаковский отвернулся. На душе было тошно. Китайцы, явно, плясали под японскую дудку, и это не сулило ничего хорошего.

К моменту прибытия Рощаковского на миноносец, там было уже полно китайских матросов, прибывших контролировать разоружение.

«Если бы дело шло лично обо мне, то я бы не задумался понадеяться на слепое счастье. Но