Стратонов подробно повествует о своей службе на Кавказе в должности крупного чиновника. Здесь он опять воспринимается чиновничьей средой как лицо более или менее чужеродное. Его коллеги уничижительно называют его «астрономом», полагая, что это обстоятельство является препятствием для надлежащего несения службы. Он описывает двор наместника графа И. И. Воронцова-Дашкова и многочисленные служебные дрязги, уделяет много внимания национальной политике на Кавказе и дает подробную характеристику каждому чиновнику, с которым ему довелось столкнуться. Это был, пожалуй, самый монотонный период в его жизни, не отмеченный сколько-нибудь крупными событиями, но плотно насыщенный рутинной чиновничьей работой. Небольшое исключение составляет период революции 1905 г., усиливший сепаратистские настроения на Кавказе и породивший несколько крупных манифестаций. С точки зрения фактографии описания Стратонова, вероятно, весьма достоверны. Нам удалось обнаружить в тексте его воспоминаний только одну подтвержденную конфабуляцию (см. об этом ниже). Но следует осторожно относиться к его свидетельствам в случаях чрезмерно эмоциональных оценок.

После того как Стратонов покинул Кавказ, ему после продолжительных мытарств удалось устроиться контролером Государственного банка (он служил в Муромском и Тверском отделениях последовательно). В январе 1917 г. ему удалось, наконец, получить место управляющего Ржевским отделением Государственного банка. Он проработал в этой должности ровно год, после чего ему пришлось подать в отставку из‐за служебных осложнений, возникших в результате большевистского переворота. Потеряв место, Стратонов переехал в Москву, где пытался восстановить академические связи. В 1918 г. он смог получить место «ученого консультанта» научного отдела Наркомпроса. В 1919 г. он становится профессором Московского и Туркестанского университетов. Кроме того, после возникновения Комиссии по улучшению быта ученых (КУБУ) Стратонову удалось включить «свой» дом в число московских домов, предназначенных для вселения профессорских семей, лишившихся жилья в ходе революционных событий. Одновременно он становится членом жилищной комиссии при КУБУ. И в МГУ, и в Наркомпросе Стратонов занимал требующие много рутинной работы должности, которых все сторонились. Они были связаны с каталогизацией, составлением смет и прочими мелкими хлопотами. Однако непривлекательность этих должностей компенсировалась возможностями, которые они открывали для человека с богатым опытом административной работы и навыками финансиста. Стратонов хорошо зарекомендовал себя на указанных должностях, и в октябре 1920 г. его избрали деканом физико-математического факультета МГУ.

Все это открыло перед Стратоновым перспективы, о которых он ранее и не помышлял. В 1920 г. он обратился в Наркомпрос с проектом создания в России большой астрофизической обсерватории. Но такая инициатива не могла быть поддержана без учета мнения специалистов. Стратонов решился, используя свои связи в Наркомпросе (с заведующим Научным отделом Д. Н. Артемьевым), составить «анкетный циркуляр» для рассылки ведущим российским астрономам. В воспоминаниях Стратонов пишет: «[Письмо было разослано] от имени Научного отдела и за подписями Артемьева и моей» (Т. II, с. 238). Однако на сохранившейся в архиве копии письма нет никаких указаний на Стратонова, а имя и должность Артемьева указаны, и на письме стоит подпись[21]. То, что имя Стратонова отсутствовало в разосланном документе, косвенно подтверждается и тем, что оно не упоминается ни в одном из ответных писем[22]. Наконец, в ранней публикации Стратонова, которую могли прочесть как Артемьев, так и его корреспонденты, Стратонов не упоминает о своей подписи под письмом: «В марте 1920 года от имени Научного отдела и за подписью Д. Н. Артемьева был разослан анкетный циркуляр группе русских астрономов, причастных к астрофизике, в котором сообщалось о новом начинании и приводился проект программы работ, могущей быть поставленной новому учреждению»[23]. Хотя, строго говоря, это свидетельство тоже не совсем точно. В письме Артемьева не говорилось, что письмо предназначено для опроса многих специалистов, и оно никак не напоминало «анкетный циркуляр», о котором говорит Стратонов. Это был обычный запрос, не содержащий указаний на то, что производится массированный опрос.

У Стратонова и Артемьев были основания не раскрывать до времени имя автора проекта. Стратонову это было выгодно, потому что незадолго до этого у него были столкновения с московскими астрономами по поводу директорства в обсерватории Московского университета. После смерти П. К. Штернберга возник вопрос об избрании нового директора. По возрасту, должности и выслуге лет им должен был стать С. Н. Блажко, мало сомневавшийся в том, что именно его кандидатура и будет утверждена на выборах. Однако неожиданно для всех на заседании предметной комиссии Стратонов поднял вопрос о том, «чтобы с избранием повременить, потому что для столь сильной и знаменитой, благодаря Бредихину, московской обсерватории нужно было бы директора с настоящим ученым именем» (Т. II, с. 458). В воспоминаниях Стратонов пишет, что он имел в виду кого-нибудь из Пулкова, например С. К. Костинского. Однако комиссия не без оснований заподозрила, что он думал, скорее всего, «о своей личной кандидатуре» (там же). Со стороны Стратонова этот шаг был тем более неожиданным (и конъюнктурно предосудительным), что за несколько месяцев до этого именно Блажко дал ему рекомендацию на должность профессора астрономии Московского университета. В итоге директором Московской обсерватории был избран С. Н. Блажко, а Стратонов «возбудил к себе подозрение» со стороны московского астрономического сообщества. Что касается Артемьева, то для него тоже, до тех пор пока проект не получил принципиального одобрения как со стороны специалистов-астрономов, так и со стороны более высокого начальства, анонимная его презентация была менее рискованным шагом, чем открытая поддержка инициативы Стратонова — человека с еще не устоявшимся статусом советского руководителя и специалиста.

Так или иначе, нужно обратить внимание на это стремление Стратонова общаться с коллегами, астрономами и физиками не от своего лица, а через посредство влиятельных государственных инстанций. Это можно интерпретировать, во-первых, как доказательство того, что Стратонов еще не чувствовал себя «своим» среди признанных астрономических специалистов; во-вторых, как сознательную стратегию человека, хорошо понимавшего социальную механику принятия решений в бюрократическом аппарате. В рассматриваемый период все организации, к которым обращался Артемьев, номинально были подчинены Наркомпросу, и потому письмо из этой инстанции должно было восприниматься как официальный запрос, обязательность ответа на который диктовалась административным регламентом[24]. Таким образом, Стратонов ставил своих коллег в ситуацию, когда невозможно было использовать наиболее эффективный прием против «чужака» — игнорировать его действия и замалчивать его инициативы. Кроме того, Стратонов мог надеяться, что ему удастся выяснить, чего ждут от этого начинания ведущие российские специалисты, и одновременно оценить шансы на то, чтобы стать директором планируемой обсерватории.