грядой невысоких островков-луд, движение воздуха ощущалось слабо, сосёнки и кривые берёзки на берегу шумели так, что напрочь заглушили слова. Я поднял к глазам бинокль — на разделявшей нас дистанции в полторы сотни метров «Беркут» со своим десятикратным увеличением позволял разглядеть незнакомца во всех деталях, словно бы я не торчал сейчас на палубе дорки, а сидел напротив него, скажем, за столиком в кафе.

Итак. Крепкий мужчина среднего роста, с тёмным, словно продубленным лицом и короткой шкиперской, на норвежский манер, бородкой, совершенно седой. На глаз ему было лет пятьдесят пять; тёмное, словно выдубленное ветрами лицо не позволяло уверенно определить возраст — с тем же успехом ему могло быть и сорок, и шестьдесят. По внешности — типичный беломорский рыбак, даже, пожалуй, слишком типичный, словно сошедший со страниц книжки. В особенности, одежда — рыбацкие сапоги-бахилы, просторная брезентовая куртка расстёгнута, под ней свитер вроде водолазного, с широким воротником, прикрывающим шею. Больше всего меня удивил головной убор — самая настоящая шляпа-зюйдвестка, как их рисуют в детских книжках про морские приключения — насколько мне помнится, вживую я здесь таких ни разу не встречал. Сигналы в мой адрес он подавал, размахивая большой белой тряпкой — интересно, где только её взял? Если это майка или, скажем, портянка, тогда стоял бы в куртке на голое тело или без сапога… разве что, заранее заготовил, на случай, если кто-то проплывёт мимо? Но тогда логично было бы развести ещё и костёр, чтобы уж точно заметили…

Всё это я додумывал уже на ходу. Подходить к берегу ближе не хотелось. Какие тут глубины я не знаю, а чтобы подползать на дизеле с промерами, нужен кто-то на носу, с мерным шестом — а его-то у меня и не было. Так что я сбегал на нос, сбросил в воду маленький якорь, подождал, когда судно снесёт немного течением, подёргал якорный канат, чтобы убедиться что лапы надёжно взяли дно — и стал спускать на воду надувную лодку. Обычно мы таскали её на буксире, но вчера вечером я поднял посудинку из воды и закрепил на крыше рубки, и вот теперь пришлось повозиться несколько лишних минут. Впрочем, не беда — я убедился, что якорь держит (по-хорошему надо бы отдать и второй, с кормы, ну да ладно, сойдёт и так…) спустил в резинку пару коротких вёсел из дюралевых трубок с пластиковыми лопастями, слез сам и, оттолкнувшись от борта, погрёб к берегу.

Вблизи «голосующий» оказался таким же, как и издали — разве что, получше можно было разглядеть плачевное состояние его одежды, вся в прорехах, причём часть дыр была грубо, но умело заштопана толстой парусной нитью. Дополняла картину печать застарелой усталости на выдубленном морскими верами лице, а когда он протянул мне руку и ответил, я вздрогнул от неожиданности — в речи его явственно угадывался акцент, определить происхождение которого я был не в состоянии. Нам приходилось общаться с норвежскими и шведскими моряками, манера речи жителей страны Суоми тоже была мне знакома — но нет, здесь не было ничего похожего. Акцент был европейским, это да… испанский? Португальский? Может, какая-нибудь экзотика, вроде валлийского или языка Страны Басков? Понятия не имею, но согласитесь: встретить подобную лингвистическую аномалию здесь, на островах Белого моря, да ещё и в исполнении столь колоритного и не похожего на обитателя Пиренеев персонажа — такое способно поставить в тупик…

Сама беседа тоже оставила больше вопросов, чем ответов. Незнакомец не отреагировал ни на одно из названий близлежащих островов или населённых пунктов; все мои попытки узнать, как он оказался на острове, да ещё в столь плачевном состоянии, натыкались на какое-то невнятное бормотание, сводившиеся к повторяемому каждый раз вопросу: «Вы можете забрать меня отсюда, капитан?» Капитаном он упорно именовал меня, и это тоже было крайне непривычно, отдавая каким-нибудь приключенческим романом Жюля Верна или Джека Лондона, но уж никак не беломорской действительностью 1993-го года разлива. Имя своё назвать он тоже не удосужился — всякий раз, когда я спрашивал, он словно бы не слышал, перескакивал на что-нибудь другое.

Странно? Ещё как!

Но все эти странности мало что меняли. Ясно было, что незнакомец, кем бы он ни был, попал в беду, и как бы не потерпел кораблекрушение — в стороне, возле береговых валунов, я заметил измочаленный остов небольшой шлюпки. Что там случилось у него с головой, какие трансформации претерпела психика (всё остальное у него вроде, было в порядке, во всяком случае, на первый взгляд) — это не мне разбираться. А пока — не мог же я бросить этого бедолагу тут, на острове, одного и, похоже, без припасов? Поэтому я прекратил бесполезные разговоры, заявив, что заберу его с собой, на Костьян. Это недалеко, объяснил я, за пару часов дойдём; на острове люди, есть врач, он вас осмотрит, а там решим, что делать дальше.

Насчёт врача — это, пожалуй, громко сказано; Лёшкина жена Катя до поступления на биофак выучилась на фельдшера и даже несколько лет работала в «Скорой Помощи», и успешно закрывала потребности нашего коллектива по части походно-полевой медицины. Пусть отсмотрит моего найдёныша, решил я, а там и в самом деле, видно будет…

Я сделал приглашающий жест, указывая на надувнушку — и тут незнакомец снова меня удивил. Он повернулся к кустам, резко свистнул, и на зов оттуда выскочила небольшая, размером с сибирскую лайку, собака. Она и внешне была похожа на западно-сибирскую лайку — небольшенькая, белая с серо-дымчатым чепраком, стоячими ушками и хвостом, загнутым в колечко. Коротко тявкнув в ответ, собачонка без церемоний запрыгнула в лодку и уселась между банками. На меня она внимания не обратила — один раз только глянула и сразу перевела преданный взгляд на хозяина.

Я недоумённо поднял брови, рассчитывая на объяснения, но их не последовало. Ну… не бросать же собачендру одну на острове, не разлучать с явно любимым хозяином? На такую жестокость я способен не был — а потому мы вдвоём взялись за пропущенный вдоль бортов шнур, сдёрнули надувнушку с песка (собака при этом ещё раз коротко тявкнула и улеглась на дно лодки, положив морду на подобранные лапы), забрались сами. При этом незнакомцу пришлось откинуть полу своего брезентового плаща, и я увидел на ремне поясе что-то вроде поясной кожаной сумки — тонкой работы, украшенной тиснёным узором и снабжённой позеленевшими от морской воды медными застёжками и такими же медными ободками по кромкам. Крышка её была украшена накладной чеканной фигурой, тоже медной; в изображении я, приглядевшись, узнал стилизованный силуэт кальмара с хвостом, похожим на зазубренный наконечник копья и, раскинутыми в стороны усаженными присосками щупальца. Формой сумочка была полукруглой, размер позволял вместить парочку не слишком толстых книг обычного формата или, скажем, несколько алюминиевых тарелок, вложенных одна в другую. Вещь была крайне необычной, и так же слабо вязалась с прочим обликом «спасённого» — подобным изделиям место на фестивале ролевиков-толкиенистов или, скажем, исторических реконструкторов, которые начали с некоторых пор появляться на просторах нашей родины, но уж никак не на поясе беломорского рыбака…

Пока я гадал над очередной странностью, незнакомец устроился на центральной банке, потрепал собачонку по загривку (та довольно заурчала в ответ и лизнула его руку) и взялся за вёсла. Я одобрительно кивнул — есть желание, пусть гребёт, препятствовать не буду, — и указал на покачивающийся на мелкой волне метрах в двухстах от берега «Штральзунд».

III

Контур острова Костьян выплыл и-за береговой сопки примерно через полтора часа — высокий, изломанный, в отличие от плоских луд, которыми изобиловали прибрежные салмы. Дошли мы несколько быстрее, чем я ожидал, и всё благодаря моему новому попутчику. Посидев примерно с четверть часа без дела, он предложил мне поставить в помощь движку паруса. «Ветер попутный, сказал он, побежим быстрее, а со снастями я управиться помогу.» Я согласился — остаток пути предстояло проделать без метаний по вехам и створовым знакам, почти что по прямой, одним, левым галсом — а ветерок, разошедшийся к баллов до четырёх и задувал в полный бакштаг, веселя мое сердце убеждённого марсофлота.

«Штральзунд», как и прочие боты серии «СОЛ-800» нёс на двух своих мачтах парусное вооружение гафельного кеча, состоящее из четырёх парусов. Основной, грот, верхняя и нижняя шкаторины которого крепились к гафелю и гику; большой стаксель в виде узкого треугольника,