Другой жизни я не знал. Это был мой мир. С трех лет я посещал детский сад, выпускники которого поступали в Кингс-Колледж. В семь мы с одноклассниками просто перебрались с одной стороны улицы Риджвей на другую и сменили серые пиджаки на красные. Только подростком я начал осознавать, что у меня есть определенные привилегии (особенно способствовало этому лейбористское правительство, при котором отец платил 95 % подоходного налога). Да и возможностью получить качественное образование я был обязан исключительно принадлежностью к Истеблишменту, в который входила и вся моя семья.

Я считал само собой разумеющимся, что мои родные хорошо обеспечены, у них множество связей и высокие должности. Судья в суде первой инстанции, несколько достопочтенных сэров и леди, председатель правления, декан… генеральным директорам и президентам компаний вовсе не было числа. Все они весьма сдержанно сообщали, что любят меня, – и через несколько лет ярко продемонстрировали обратное.

По пути я встретился с Вонючкой – тот, как обычно, попыхивал неизменной трубкой. Именно ей он был обязан этим прозвищем, которое получил, сам того не зная, от учеников младшей школы много десятилетий назад.

– Приветствую, школьный голова!

– Добрый день, сэр! – отозвался я. Вонючка обращался ко мне так, будто я до сих пор был старостой, хотя эта эпоха в моей жизни закончилась три года назад, вместе с учебой в младших классах. Тронутый таким отношением, я только утвердился в намерении в ближайшие полгода снова стать старостой, только уже средней школы. Тогда ему не пришлось бы менять свое приветствие и дальше. Одного и того же мальчика часто выбирали дважды. К тому же через пару дней меня должны были назначить старостой колледжа, а значит, я становился ближе к своей цели.

Через окна Малого зала виднелась широкая сцена. Еще в младшей школе я вместе с учителями стоял на ней на каждом общем собрании, как и полагалось старосте. К тому моменту, как меня выбрали на эту должность, она уже стала в основном церемониальной, однако мы (я и банда старост колледжей) все еще обладали властью выдавать штрафные карточки. За определенное их количество полагалась порка у директора школы, хотя к семилеткам палки, конечно, применяли крайне редко.

Но все изменилось. По словам старших преподавателей, один из моих предшественников отправлял на порку всех подчиненных ему старост; когда же настал мой черед вступить в должность, эта возможность уже не рассматривалась как одно из преимуществ работы.

Обойдя с краю Малый зал (довольно большой для своего названия), я уже направился было к старому монастырскому комплексу, когда прямо передо мной на дорогу вылетел Паричок на своем разваливающемся велосипеде. Вслепую развернувшись на полной скорости, он едва не сбил меня с ног. Я отскочил к обочине и приготовился стать свидетелем крушения.

К счастью, он вильнул в другую сторону, к несчастью – едва не врезавшись при этом в стену. Его передвижения (как и всегда) изрядно затруднялись необходимостью управлять велосипедом одной рукой: второй он вынужден был придерживать на голове парик, который тянулся за ним шлейфом. Впрочем, даже так он выглядел лучше, чем неделю назад, когда после неудачного опыта в химической лаборатории остался без парика совсем.

– Смотри, куда идешь! – крикнул мне Паричок, хотя это замечание было не вполне справедливо.

– Простите, сэр!

Мне все же удалось целым и невредимым добраться до музыкального корпуса. Заметив припаркованный под аркой черный старинный «роллс-ройс», я решил зайти внутрь, чтобы найти его владельца. За дверью меня ждала большая комната, где я часто, каждый день по полчаса, репетировал как певчий церковного хора (всего я пел в четырех).

Мистер Уотерс тепло улыбнулся мне.

– Здравствуйте, Питер. Чему я обязан удовольствием нашей нежданной встречи?

Учителя редко называли нас по именам. Но мистер Уотерс при личных встречах пользовался только ими.

– Хотел узнать, можно ли оставить здесь гобой до завтра.

– Конечно, mon petit.

Мы обменялись еще парой фраз, потом я ушел. Мне нужно было дальше: мимо длинного здания монастыря, мимо корпуса декоративно-прикладного искусства, – к корпусу искусств изящных. Все потому, что ученики шестого класса не просто меняли пиджак на костюм: они еще – и это главное! – получали возможность прогуливать обед. А наверху, в кабинете искусств, на большом столе меня ждала накрытая простыней работа, над которой я последние восемь месяцев корпел каждую большую перемену. На тот момент ничего более ценного для меня не существовало.

Я достал из портфеля бутерброды, подготовил перо и каллиграфическим почерком тщательно вывел несколько слов комментария к крохотной, высотой едва ли в полсантиметра, картинке, которую сразу и не разглядеть было на полотнище плотной бумаги ручной работы, метр на полтора.

– Очень красиво! – сказал кто-то за моей спиной.

Конечно, это был Ларри Фиш, один из учителей искусств: лет сорока, подтянутый, неженатый. Я подозревал, что он гей.

– Побоялся шуметь, пока ты писал. Но мне интересно, что это за «Пламя Аналакса» такое?

Гей или не гей, он умел хранить секреты, поэтому я ответил правду:

– Именно там лорд Авалон влюбился в Рейлана.

– А Рейлан – это ведь ты? Я верно помню?

– Вроде того…

Все оказалось очень сложно. Три года назад я начал создавать мир, сказочную вселенную, основные события в которой разворачивались в королевстве Салании. Я придумал для нее карты, бесчисленные народы и их культуры, языки и алфавиты, письменность и руны. В четырнадцать я почти все летние каникулы провел за разработкой и изготовлением саланийской арфы – она и сейчас занимает почетное место в моем кабинете. Но самое главное – я сочинил мифы, саги и баллады. Я обожал Толкина, но в свои истории о героях и магии всегда вплетал важную любовную линию двух мужчин. В реальном мире не было ролевых моделей страстной, драматичной и романтичной любви между мужчинами – и я решил исправить это, создав их здесь.

Лежащая на столе великолепная карта, выполненная в духе средневекового фантазийного манускрипта, отражала каждое место, каждую историю, приходившую мне в голову. Все названия что-нибудь значили. У каждого персонажа была биография. И все те долгие месяцы, пока я это записывал, мистер Фиш расспрашивал меня обо всех любопытных словах, которые привлекали его внимание. Он уже знал, что я ассоциирую себя со светловолосым учеником чародея по имени Рейлан, выслушивал бесконечные истории о нем и о лорде Авалоне (похожем на кельта), но сегодня я впервые произнес это вслух: они были влюблены. Я рассказал ему о церемонии, на которой герои признались друг другу в своих чувствах перед всем двором, а потом поцеловались на глазах у собравшейся публики – и с того момента в любом уголке королевства их официально считали супругами.

Мистер Фиш выслушал это не моргнув глазом.