– Нет, Вано, с этим надо что-то делать… Скоро ведь что получится? Ведь если ничего не менять, то что? Крысодавы, “мазилки” всякие, мастерами скоро станут? А потом что? Гроссмейстерами, да? Как же это, а? Надо нам обязательно с Прохором собраться и все это обкашлять… И побыстрее… Хватит, наболело!

Славик Полухин старался быть напористым и убедительным. Не получалось – был он многоречив и зануден.

Ваня, не отвечая – щелк, щелк, щелк, – вставлял патроны в обойму. Желтые цилиндрики ложились ровно и плотно – не то что бессвязные аргументы Полухина.

– Ну что ты молчишь? Я – учредитель, ты – мастер и учредитель, неужто наше слово не решающее будет?

Ваня поставил обойму на место, беззвучно сдвинул предохранитель и – на вытянутых руках – полюбовался карабином.

– Подумай, Айванез – гроссмейстеров в клубе пока нет! Пока! Появятся – будут заправлять они. По уставу… А тебе, между прочим, до гроса три очка осталось…

Хорош “Везерби 0.22 спортер” – и красив. Скупой такой красотой, не щеголеватой, блеск и мишура для дешевок – а это вещь. Вполне стоившая заплаченных денег… Кстати, немало пришлось приплатить и таможне – дабы оформили как спортивное, чисто тировое оружие. И – лишних триста долларов стоил вариант под левую руку…

Ваня был левша.

– Три очка! – продолжал разоряться Полухин. – А сам знаешь, как их теперь набирать тяжко…

Ваня знал. Сам Полухин не набрал еще ни одного – радел за идею. Стрелок из Славика не очень… Давно бы вылетел из клуба, если бы действительно не был учредителем.

– И как тебе понравится, Джованни, если в гроссмейстеры вперед какой “мазилка” пролезет? Обменяв свои баллы на очки? Пятьдесят к одному? Понравится, да?

Ну, положим, баллы тоже набирать не просто, а то от гросов не протолкнуться было бы. Цель маленькая, увертливая… Хотя, конечно, того адреналина в крови нет, какой бывает, когда берешь очко…

Ваня отсоединил обойму, оптику, прошелся по карабину фланелькой и уложил все в футляр. Хранилище у “Везерби” было роскошное, не хуже, чем у скрипки Страдивари.

Он аккуратно поставил футляр к шкафу и ответил на все излияния Славика коротко, одной фразой:

– Что ты предлагаешь?

Славик был готов предложить многое:

– Значит, так. Во-первых, сменим курс. Не пятьдесят баллов к очку, а сто! Или, может, двести? Как думаешь, Иоганн?

Ваня сказал, что думает:

– Когда дойдешь до Янека – дам в ухо.

Довольно равнодушно сказал, скупо проинформировал. Славик сбился с мысли. Знал – чтобы услышать от Вани такое, надо ему изрядно надоесть. Не разозлить, не обидеть – всего лишь надоесть. От разозлившегося Ваньки он драпанул бы во все лопатки – видел однажды, вполне достаточно… По счастью, злость была направлена не на него – на троих здоровенных пьяноватых обломов, вздумавших выгнать на пинках из подземного перехода просившего милостыню мальчишку…

Славик в бега не ударился, но заговорил медленнее, внимательно подбирая слова:

– Двести, по-моему, самое то… Во-вторых: ограничения по оружию. У нас элитный клуб, черт возьми! Никаких дедовских тозовок с самопальными глушаками – исключительно фирма! Ты как, Жа… Ваня?

Славик осекся. И больше Ваню иностранными производными от его имени не называл. Не только в этот вечер. Никогда.

Фирма, говоришь…

Ваня мысленно усмехнулся. Вот в чей огород камешек… Крепко задел Полухина Максим со своей старой ТОЗ-8. Неизвестно, на кого и как он охотился из нее в Сибири, – но в клубе за два месяца вплотную подошел к норме мастера. Причем исключительно на баллах. И без оптики! С обычным открытым прицелом… Ничего себе новичок-“мазилка”..-. Свои достижения Макс объяснял бесценными качествами доставшейся от деда мелкашки. Славик долго его обхаживал, уговаривал – и выкупил-таки, подзаняв и подкопив, тозовку за хорошие деньги… Как и следовало ожидать, ничего не изменилось – Макс с прежним успехом стрелял из “маузера-автомата” с цейссовским прицелом, – а Славик после двух позорных провалов расколотил в щепки приклад дорого доставшегося раритета…

Он не сказал ничего, посмотрев в упор на Славика. Тот смутился:

– Ну, не знаю… Может, и не стоит… Но обмен баллов на очки надо изменять, это точно…

– Я скажу тебе одно…

Ваня подошел к шкафу, проделал ряд хитрых манипуляций с сенсорными кнопками, невидимыми под фанеровкой, – набрал код и отключил механизм самоликвидации. Узкая горизонтальная панель сползла, открыв потайное отделение. Личный сейф, полагавшийся мастерам, – там, в семи склянках, были заспиртованы трофеи. Семь склянок – семь очков. Еще три – и звание гроса твое. Всего три склянки…

Впрочем, грубое слово “склянка” не подходило к тончайшему лабораторному стеклу “Кавалер-Симекс” – никакого искажения-преломления, все как на ладони… Ваня посмотрел на коллекцию и повторил:

– Я тебе скажу одно – в уставе ничего дословно не сказано про обмен баллов на очки. Там сказано про обмен хвостов на уши. Пусть “мазилки” идут со связками крысиных хвостиков в валютный обменник. Я свои добытые никому не отдам…

Сквозь прозрачные спирт и стекло действительно виднелись уши.

Человеческие.

Клуб официально назывался “Хантер-хауз”. Дурное название, честно говоря, – Прохор придумывал. Ваня – для себя – предпочитал попрощег подотдел очистки.

Подотдел, он же клуб – как организация с написанным на бумаге уставом и членскими взносами, – оформился пять месяцев назад. Примерно в то же время интерн Булатова впервые (и не без оснований) заподозрила, что сошла с ума.

Женщину убивали жестоко.

Цепной пилой.

Щетинящаяся зубьями цепь дрогнула, дернулась и стала серой, смазанной, полупрозрачной от быстрого движения.

Обнаженная женщина смотрела на нее игольно-точечными зрачками – равнодушно. На губах застыла бессмысленная улыбка. Женщина была далеко.

Но ее безжалостно втащили сюда – в кошмарную для нее реальность. Цепь коснулась кожи – легко, почти ласково—и тут же отдернулась. Наискось живота протянулся алый след. Цепь на долю секунды потемнела – и снова стала прозрачно-серой.

На третьем касании женщина закричала – боль пробила блокаду наркотика. Задергалась всем телом. Сыромятные ремни держали крепко. Цепь продолжала свои бездушные ласки. И только через несколько минут вгрызлась в тело по-настоящему. И пила, и женщина зазвучали по-другому: пила – басовитее, натужнее, женщина зашлась в граничащем с ультразвуком вопле…

Кровавые ошметья полетели в лица зрителям.

– Ну и где здесь искусство? – спросил Тарантино с легкой брезгливостью.

Крупные капли крови и крохотные кусочки мяса сбегали по экрану – изнутри. Так казалось. На самом деле они, конечно, попадали на объектив камеры.