глаз, прекратили свой ползучий бег и никого не торопились приводить. А потом, как-то вдруг, появилась одна из посланных четвёрок. Двое тащили под мышки человека, его ноги безвольно волочились по земле. Ещё двое с отсутствующим видом шагали по сторонам.

— Ваня! — выдохнула Любаша. — Да что они с тобой сделали?

Спина Ивана представляла одну сплошную рану. Мухи чёрной тучей вились над ней.

— Ванечка!

Иван приподнял голову и тут же мёртво уронил её на грудь.

— Это редкостный пленник, — раздумчиво произнёс хан скорее самому себе, чем для чужих ушей. — Такой впервые попадает в наши руки. За пять лет надсмотрщикам не удалось заставить его работать. Можно было бы забить его до смерти или уморить голодом, но работы при этом не получится всё равно. За пять лет он шесть раз пытался убегать. Бежать от нас невозможно, здесь нет дороги в чужие края кроме той, по которой ходит наше войско. Разумеется, беглеца ловили и больно наказывали. Ты сама видишь результаты порки. Любой батыр должен скончаться, дважды встретившись с нашими палачами. А этот жив до сих пор. Жаль его отпускать, хотелось бы посмотреть, сколько он ещё протянет. Но слово наше подобно адаманту. Ты пришла сюда, и тебе было обещано, что ты получишь своего мужа. Забирай его, он твой.

Люба приняла на руки безвольное Ванино тело и, не зная, куда его пристроить, уложила животом на тёплую баранью спину.

Позолоченный хан молча следил за происходящим. Войско его вряд ли понимало, что происходит, но раз повелитель молчит и ждёт, то и они молча ждали.

— Ты не простая женщина, — тихо произнёс Хан, — и твой мужчина достоин тебя. Я прикажу следить за тобой. Мне интересно, что ты станешь делать, когда поймёшь, что бежать отсюда невозможно. Постарайся понять это побыстрее; я не люблю долго ждать.

Хан развернул коня, и следом исчезло его войско.

Первым делом Люба направилась к воде. Ордынский посад раскинулся на берегу широкой реки. Там Люба обнаружила маленькую родниковую речку, впадающую в главный поток. Даже из неё Люба пить не рискнула, хотя, судя по следам, именно сюда ордынские хозяйки ходили по воду. Впрочем, найдя кипень, Люба напилась сама и сыновей напоила. В кипени никакого дурна не бывает. А овцы напились ещё раньше из большой реки.

Холодной водой Люба омыла Ивану иссечённую спину и ноги. Сполоснула голову и запёкшееся лицо. Иван открывал глаза, бормотал: «Любонька!» — и тут же мёртво ронял голову.

Солнце тем временем поднималось всё выше и припекало уже не по-утреннему. Это в наших краях солнышко ласковое, любую рану лечит. Солнце ордынское огнём палит, раны запекаются и болят пуще прежнего.

Чем забинтовать раны, закрыв от солнца? Люба оглянулась. Позадь стояли трое сыновей и каждый на вытянутых руках держал белую полотняную накидку, какую бабушка дала с собой в дорогу, прикрывать голову, чтобы не напекло солнце.

Люба споро намочила белое полотно, укутала одной накидкой иссеченную спину, второй завернула ноги, третьей укрыла горячую голову. Ещё раз обильно смочила холодной водой все три накидки. Наполнила свою флягу и фляжечки сыновей.

Больше собирать нечего, можно, как усмехался светозарный хан, искать неведомую дорогу в родные края.

Любаша наклонилась к лохматой бараньей голове и тихонько попросила:

— Бяшенька, нам домой пора, а я дороги не знаю. Помоги.

Баран, смирно стоявший, пока Люба обихаживала беспамятного Ивана, встряхнулся и призывно мекнул, поднимая в поход своё стадо. Люба взвалила на плечо заслуженную треску, кивнула сыновьям. Те сразу перешли на походный шаг, каким владеют далеко не все пехотинцы. Пластуны, отряженные ханом, следили за отрядом издали, учились и уважительно цокали языками.

Кончились изумрудные разливы свежей травы, впереди запылила выжженная степь, по которой можно бесконечно ходить кругами и никуда не прийти. Вот и каменная баба со стёртым лицом. Дальше пути нет, куда ни свернёшь, придёшь назад, откуда вышел.

Баран закричал громко и требовательно. Следом разноголосо задребезжала вся отара, и словно в ответ, проснулся ветер. Пыльная змейка, свивалась, поднимаясь в высоту, завивалась косами, темнела, и вскоре чёрный смерч встал перед путешественниками. Встретить такое — верная смерть, если, конечно, не стоит на страже каменная баба, которая может спасти тебя, а может и не заметить.

Овцы шарахнулись было в сторону, но вожак со своей ношей бестрепетно шагнул в самый ад, и овцы покорно посыпались следом. Туда же шагнула и Люба с сыновьями.

Шквал ударил, оторвав ноги от земли, закрутил, швырнул куда-то и неожиданно мягко отпустил, не убив ни овец, ни детей, ни даже Ивана, который так и не пришёл в чувство.

Нельзя сказать, что места были совсем знакомы, но безграничная степь встретила тут своё окончание. По балкам росли кусты и купы деревьев, на горизонте темнел надвигающийся лес, а это значит, где-то поблизости прижимаются к земле беззащитные деревеньки.

К дому Люба добралась к утру. Шла весь вечер и всю ночь, лишь брала по очереди на руки, то одного своего воина, то другого.

Вот и дом, и бабушка хромает навстречу, упираясь клюкой.

— Батюшки-светы, да что же это с вами?

— Умучили Ваню поганые. Ну да это не беда, главное, дело управили.

— Мальчишки, живо за стол. У меня там полная миска овсяного киселя. Жаль молочка нет.

— Молока у меня целое стадо. Погодь, надою, сколько тебе нужно.

— Потом. Пока поешьте постненького и пойдём Ваню на ноги ставить.

Накидки, некогда белые, успели прикипеть к ранам, но Василиса живой рукой отмочила их и тихо охнула:

— Да что ж они натворили, дурни стоеросовые? Помереть старухе толком не дадут. Тебе, Любка, сегодня голодной сидеть, киселём будем Ване спину мазать. А потом в рощу пойдём, нащиплем сорочьего щавеля. Отпоим и на больное место наложим. С таким лечением Ваня быстро на ноги встанет.

Строго оглядела сгрудившихся правнуков.

— А вы куда собрались? Живо спати на полати! Небось, в степи выспаться не удалось.

— Мы в рощу за щавелем, — хором ответили мальчишки.

— Ох, семя бестолковое! Да вы конский щавель от сорочьего не отличите. А то и вовсе кислики нахватаете.

— Ничего, ты нам покажешь. А кислику отдельно брать будем, на щи.

— Вот так, всюду бабушка. Я в могилу собралась, смертное из сундука достала. А вместо могилы — в рощу за щавелем.

Через день Иван, которому ордынские лекари обещали скорую смерть, уже ковылял по избе. А потом уселся на рыжего коня и отправился на ярмарку, в Россию, как говорили в приграничных деревнях. Дорогущего скакового жеребца продал и купил Буланку, конягу смирного, зато приученного ко всякой