Вот как откликается нарушение элементарного правила ведения военной кампании: не оставлять за спиной вражеских крепостей!

Однако упрямый дерптский епископ не желал признавать никаких правил и законов, и гнал, гнал армию Ливонского Ордена вперед, к Новгороду. А ну, как окажется, что заговор раскрыт, и ливонцев не пропустят в стены древнего города, что тогда? Окрестные деревни и посады армия, конечно, разорит. Но как потом возвращаться с ранеными и добычей по оставшейся непокоренной земле?

Больше всего получившему отличное образование сыну великого магистра хотелось взять священника под стражу, и держать где-нибудь в отдалении, а самому неспешно и правильно провести кампанию от начала и до полной победы, но… Но из идущей сейчас по реке тысячной армии четыре сотни составляли именно епископские, «монастырские» латники и рыцари, именно епископ выделил для похода две пищали и заплатил ландскнехтам, оставшимся осаждать упрямый Гдов. И вряд ли его вассалы так уж спокойно отнесутся к аресту своего господина и станут исполнять приказы орденского командующего. Приходится выбирать между общепринятыми законами ведения войны и численностью своей армии. Откажись он выполнять прихоти проклятого священника — тот сразу уведет половину войска.

Одно хорошо — после этой стычки он сможет посадить на коней еще шестерых ливонских рыцарей. Из числа тех, что начинали поход, переправившись через озеро на лодках, в надежде заполучить лошадей уже здесь, захватить их в богатых конюшнях Гдова и окрестных русских деревень.

— Как вы себя чувствуете, барон? — командующий армией заставил своего жеребца, изрыгающего из ноздрей клубы пара, подступить к Аугусту де Толли.

— На удивление неплохо, господин кавалер, — слегка улыбнулся ливонец. — Ничего не болит. Разве только усталость напала.

— Вы поедете верхом, или мне приказать освободить для вас повозку?

— Конечно, верхом! — возмутился дворянин. — Я пока еще не куль с просом!

— Рад вашей бодрости, — кивнул командующий и повернулся к раненым крестоносцам. — А вы, господа?

— Мы еще и ленц удержать сможем! — за двоих ответил Мартин де Бартельс, которому русский кистень сломал левую ключицу. Кирасу с него кнехты уже сняли, а руку подвязали к груди. Возможно, удержать копье дворянин действительно бы смог, но вот поводья — вряд ли.

— Хорошо, — сделал вывод сын Кетлера. — Тогда починку ваших доспехов мы оставим до вечера, а пока продолжим путь.

Он сделал знак трубачу, легонько тронул длинными шпорами бока своего коня. Над замерзшей рекой прокатился низкий переливчатый гул — похоже, от русских холодов замерзла даже музыка. Передовой отряд, полностью собранный из крестоносцев и их оруженосцев, двинулся дальше по реке.

Стоило всадникам миновать русичей, как оставленные уложить погибших рыцарей на сани кнехты тут же ринулись к погибшим врагам, сдергивая с них валенки, срывая ремни с оружием, шлемы, расхватывая теплые налатники.

Строй следующих за тяжелой конницей оружных сервов тоже рассыпался, все кинулись за своей частью добычи — и к тому времени, когда к месту схватки приблизился обоз, мертвецы лежали уже совершенно голыми. Оказавшийся невольным свидетелем этой сцены де Толли схватил оруженосца за руку. Самому ему в седло было не подняться, требовалась помощь — но при мысли о том, что эта грязная свора станет хватать его своими руками, потомственному дворянину становилось и вовсе муторно.

— Пусть уходят, — махнул он здоровой рукой. — Грязные ландскнехты.

Четыре сотни грабителей обобрали трех павших воинов в считанные мгновения, и отряд, снова собираясь в строй, побежал нагонять крестоносцев. Потянулся обоз. Первые повозки, груженые пищалями и ядрами, трогать никто не стал — и так слишком тяжелы. А вот сани, заваленные гусиными тушками, кнехты остановили, раздвинули мороженую птицу к краям, а посередине положили барона фон Кетсельворда. Второму крестоносцу и ливонскому рыцарю пришлось разделить одну повозку с убоиной.

— Эй, раб! — окликнул серва баронский оруженосец. — Иди сюда!

Бронислав, оглянувшись на орудующих в его санях кнехтов, пошел на зов.

— Помоги господину подняться в седло.

Де Толли, как ливонцу, боевого коня не пригнали, предоставив обходиться трофейной рыбацкой лошадью. Единственное, к чему снизошли крестоносцы, помня древность рода, так это позволили выбрать скакуна первому.

Но, хотя рыбацкий жеребец явно имел где-то в прошлом породистые корни, да и сейчас оставался весьма крепок, под седлом ходить не привык и от всадника норовил отступить. Пришлось оруженосцу держать коня под уздцы, пока дворянин, ступив в стремя, пытался с помощью раба подняться наверх — но сил раненого и сноровки взятого в поход монастырского раба на это не хватало.

— Прослав, Харитон, помогите! — позвал в помощь соседей Бронислав.

Сервы неспешно выбрались из саней, благо обоз все равно стоял, а лошади отогревались под попонами, оставили поводья, подошли ближе, скинув с голов кожаные чепцы, низко поклонились:

— Чего желаете, господин барон?

— Вы меня знаете? — удивился дворянин.

— Из Сапиместки мы, — отважно высказался Харитон. — Вы к нам часто наезжаете.

— А, понятно, — кивнул де Толли. — Помогите в седло подняться.

Совместными усилиями дворянина удалось-таки поднять на спину жеребца. Он с облегчением ухватил поводья, собрал их в кулак.

— Зря вы, господин барон, — не удержавшись, покачал головой Бронислав. — Коли без доспеха в седло не сесть, так лучше и вовсе несколько дней полежать.

— Чтобы де Толли в боевом походе в повозке отлеживались? — гордо вскинул подбородок рыцарь. — Да мои деды в гробу перевернутся! За последнюю тысячу лет такого ни разу не случалось!

Прослав только головой покачал и зашагал к своим саням. Мертвых крестоносцев уже сложили вместе с мясом, причем три телячьих полти кнехты перекинули из саней Бронислава к нему. Серв спорить не стал, а лишь подумал, что не мешало бы забросать их сеном — авось забудут. Бомбардиры про мясо не думают, а кашевары про повозку с бомбардой тем более могут и не вспомнить. Он скинул попону с Храпки обратно в сани, на туши, и тряхнул поводьями, одновременно помогая кобылке тронуться, потянув сани за полоз вперед:

— Н-но, пошла!

Лошадка на удивление легко сдвинула груз, и Прослав с облегчением опрокинулся в повозку — на ходу не страшно.

Оруженосец барона тем временем вел жеребца рыцаря под уздцы, не обгоняя обоза, но и не отставая от него. Дворянин, оставшийся без тяжелой кирасы и без копья, неустойчиво покачивался в седле, словно оказался в нем впервые в жизни.

— Не доедет никуда барон, — покачал головой серв. — Как есть, не доедет. Хотя и гордый. Умрет, но ко мне не ляжет.

К Прославу, на свежее сено, между бомбардой и тремя шматами заиндевевшей телятины, барон Аугуст Курт Михаил де Толли действительно не попал. Его положили к Харитону, среди мешков с ячменем.