Ересиарх и возмутитель спокойствия.

Традиционно, впрочем, считается, что молокане называют себя таким образом потому, что в течение Великого поста позволяют себе пить молоко. Также есть мнение, что слово «молоканин» отсылает к цитате из св. Петра: «Как новорожденные младенцы, возлюбите словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение»; и в этом смысле Проханов никогда не переставал быть сектантом. В прочих религиозных отправлениях они совпадают с разными конфессиональными группами. Практика добрых дел и требование добродетели — главный долг верующих и одновременно путь к спасению. Нельзя есть свинину. Главное руководство в вопросах спасения души — Библия, никаких ритуалов, икон, поклонения святым, постов, храмов. В песнопениях молокане используют характерные русские мелодии.

Всем нам приходилось слышать: «Да ведь Проханов — из молокан, это многое объясняет». Молокане русские протестанты, еретики, сектанты, реформисты, по сути, отказавшиеся от обрядности в пользу служения богу добром. «Полностью отвергая церковную иерархию, — сообщает эксперт по конфессиональным различиям Ал. Иванов, — молокане признавали и чтили государственную власть, в их богослужении и обязательном порядке входила молитва за членов царской семьи». «Постепенно, — уточняет Л. Н. Митрохин, — духовное и политическое верноподданичество молоканской верхушки проявлялось все отчетливее». Молокане выражали социальное мировоззрение и самосознание тех индивидуальных предпринимателей, которые уже достигли определенной хозяйственной самостоятельности, а поэтому стремились к «порядку», опасаясь всякого рода брожений и неустойчивости как в религиозной, так и в политической сферах. Настроенный более романтически Дугин настаивает на «белой святой арийской горе Эльбрус, недалеко от которой первые молокане нашли таинственные источники белого, молочного цвета», и вообще описывает кавказских молокан как «крайне спиритуалистическую русскую секту, одержимую мечтой о „волшебной стране“, где вместо воды источники земные дают молоко, белое райское молоко…» Позже, оправдывая название своей искрометной статьи о Проханове «Последний прыгун империи», он вынужден будет предположить, что «среди строгих и рациональных кавказских молокан с довольно пессимистическим складом ума иногда появлялись проповедники иного рода. Разновидность хлыстов — прыгуны. Они проповедовали необходимость дикого телесного ажиотажа, взвинченного эзотерического духовного радения, выкликания из-за грани потустороннего новой реальности, Нового Града. И бывало, что и молоканские наставники — прямые предки Александра Андреевича Проханова — поддавались на этот вызов экстатического делания. Прыгуны, посланцы невиданной энергии, призывающие сделать фатальный шаг за черту, за бритвенную черту ночи, чтобы выплыть с обратной стороны, не сожалея более о закате, но доставая из бездны полуночи новое солнце, упование Новой Зори…» К сожалению, свидетельства самого Александра Андреевича и предположения Дугина — практически единственные источники суждений о «доисторической» деятельности предков главного редактора «Завтра».

Молоканская община, тем временем — оказавшись за бритвенной чертой ночи, — выкопала колодцы, распахала целину, принялась разводить скот; до определенного момента у переселенцев была общая собственность, доходы распределялись поровну. Они вели бедную, сопряженную с множеством трудов жизнь фермеров на южном фронтире — такова была расплата за то, что за ними никто не гнался и позволил им вести скрытное, катакомбное существование. В сущности, это было естественное гетто.

Они были не одни среди чужого мира — чуть южнее была еще одна русская деревня — Борисы (над которой Проханов однажды летал на вертолете), но вообще-то это была закрытая община: Фефеловы женились на Мазаевых, их дети — на Прохановых, а те опять засылали сватов к Фефеловым и так далее.

Следующая фигура, о которой появляются свидетельства, — прадед Проханова по материнской линии, Тит Алексеевич Фефелов. Шли годы, и многие члены молоканской общины выбивались из круговорота натурального хозяйства и брались за промысел. Самым популярным бизнесом того времени был частный извоз. Чтобы открыть свою лавочку, требовалось иметь несколько лошадей, кибитку, хорошие связи на почтовых станциях и минимальный комплект для самообороны. Сферой интересов русских ямщиков была Военно-Грузинская дорога — стратегическая магистраль для кавказских и русско-турецких войн. Там передвигались военные грузы, и на транспортировке можно было хорошо заработать. Уже через несколько лет Тит был владельцем нескольких ямов и первостатейных, по уверению его правнука, лошадей. Однажды, когда в очередную русско-турецкую войну (речь идет о 70-х годах XIX века) на фронт ехал некий великий князь, Тит так лихо домчал его до Тифлиса, где располагалось генерал-губернаторство, и при этом оказался таким обходительным, что клиент, в знак благодарности, пожаловал ямщику перстень — изумруд, окруженный десятком бриллиантов. Теперь этот перстень, ставший фамильным, лежит в шкатулке у Проханова среди прочих bric-a-brac. Изумруд, если присмотреться к нему, сколот. Эта трещина появилась, когда один из дедов Проханова, в гневе на свою жену, шандарахнул кулаком по столу. На самом Проханове этого перстня я никогда не видел. Перешла ли к нему гневливость его предка? «Иногда срываюсь». Плохо себе это представляю, честно говоря. «Нет, меня посещают иногда приступы бешенства, сейчас меньше, чем раньше… Я называю это бешенством, потому что, когда оно кончалось, у меня возникало ощущение бездонной тоски: я понимаю, почему в Писании сказано, что гнев приравнивается к убийству, что человек, который гневается на ближнего своего, убийца, что это один из самых страшных грехов. Что такое гнев? — это такая одержимость, слепота, разрыв всех сдерживающих элементов, в этом состоянии люди способны убивать, я это все знаю…»

Разбогатевший на извозе и сумевший уберечься во время турецких и кавказских кампаний Тит (чей портрет, кстати, украшает десктоп прохановского лэптопа, «строго и укоризненно смотрит на все мои деяния, и мне кажется, что к моему творчеству он относится серьезнее, чем я сам») перебрался из своей родовой Ивановки в Тифлис, где принялся приобретать недвижимость, скупил несколько домов и вошел в городскую элиту. Тифлис в те времена был столицей российского юга; И. С. Проханов, о котором еще зайдет речь, писал про него: «Если вы посетите Тифлис, вы увидите космополитический город, похожий на этнографический музей, где грузины, абхазцы, осетины, армяне, татары и многие другие ходят туда и сюда по улицам, напоминая картинную галерею разнообразием своих одежд. Это место напоминает времена Вавилонской башни». В Тифлисе до тридцатых годов XX века работал Молоканский рынок, но вообще, молокане жили несколько наособь.

Тит Фефелов.

Женой Тита Алексеевича Фефелова была Аграфена Петровна Мазаева — та самая, которую главный герой романа «Надпись» Коробейников узнает в тонущей корове. Мазаевы были династией купцов и промышленников, миллионщиками, которые в молоканской среде пользовались репутацией «старцев», сторонников домостроевских традиций. В большом двухэтажном доме — одном из приобретений Тита — жила семья, имевшая восьмерых детей: трое девочек и пятеро мальчиков. Шесть десятков лет спустя, 26 февраля 1938 года, именно в этом здании появится на свет А. А. Проханов. Национализированный после революции и превратившийся в обычный многоквартирный, этот дом стоит там и теперь.