Как можно видеть, разброс мнений чрезвычайно велик. Так же непросто обстоят дела и с лужицкой культурой, считающейся (и опять же, отнюдь не всеми археологами!) наследницей одной из ветвей Боевых Топоров. Тут даже с географическими границами нет полной ясности — на одних схемах лужицкая культура «отлучена» от Балтики, зато простирается на юг к Адриатическому, захлестывая аж север Италии! А вот на других на юг она заходит едва ли дальше истоков Одры, зато «получает» выход к Балтийскому морю — между устьями Вислы и той же Одры. Возникла она тридцать два века назад, когда еще стояла Троя, блистали Микены, на Крите «посреди виноцветного моря» таился в Лабиринте Минотавр — а закончилась ее история за четыре века до начала христианского летоисчисления, когда триста спартанских воинов царя Леонида вошли в историю своим подвигом, а в степях к северу от Черного моря — Понта Эвксинского — клонилось к скорому закату скифское царство. Неподалеку от Гнезно, на озере Бискупин («Епископское»), археологи нашли в торфе отлично сохранившееся городище — остатки древнего укрепленного поселения лужицких времен. Торф сберег все — рыболовные сети и горшки, лодки и колеса… Теперь на месте самого выдающегося памятника лужицкой культуры стоит музей под открытым небом, огромная реконструкция, посетив которую каждый может хоть на минуту погрузиться в ту далекую эпоху.

Если Боевые Топоры были преимущественно скотоводами, то люди лужицкой культуры — по преимуществу земледельцы, причем земледельцы весьма оседлые — судя по кладбищам, использовавшимся веками. Если Боевые Топоры хоронили покойников в земле, что дало нам возможность узнать об их внешнем облике, то лужицкая культура лишила нас этой возможности, перейдя к трупосожжению.

По этому поводу Б. А. Рыбаков сделал очень странный комментарий, связав переход от земляных могил к погребальным кострам с переходом от веры в переселение душ к вере в мир иной, куда уходят покойники. Очень, очень странная мысль — ведь страна, в которой по сию пору большинство населения свято верит в переселение душ (помните — «хорошую религию придумали индусы»?), и сейчас сжигает покойников на кострах, а христианская культура, напрочь отрицая переселение душ, столь же решительно выступает и против кремации, а мертвых именно хоронит.

По обычаю бескурганных погребений сожженного праха в урнах лужицкую культуру, вкупе с родственными ей, назвали культурами полей погребальных урн.

Если Боевые Топоры еще стояли одной ногою в каменном веке, представители лужицкой культуры (очень хочется сократить это громоздкое определение до «лужичане», но во избежание путаницы с племенем лужичан, о которых будем упоминать позднее, воздержусь) были уже полноправными представителями века металлов — их орудия были из бронзы, а впоследствии появились и железные. Среди прочего, люди той эпохи делали и бронзовые бритвы. Знали они и торговлю: в их поселениях часто находят предметы из дальних земель — Средиземноморья и скифской степи. Впрочем, не все находки такого рода говорят о торговле — массовые находки скифских стрел на иных городищах рассказывают скорее о дальних набегах кочевников — и о том, что южные края лужицкой культуры казались им желанной, богатой добычей.

Еще, кстати, Рыбаков мельком упомянул о «подражании» позднему линейному письму критян, найденному у жителей лужицкой культуры. К сожалению, тему эту он не развил — хотя, казалось бы, что может быть интересней? Немой свидетель мог обрести голос — хотя бы на пару слов. Но по ним можно было бы хотя бы угадать его язык!

Одни из исследователей относят лужицкую культуру к, понятное дело, германцам, другие — к зашедшим далеко на север иллирийцам (предкам современных албанцев), третьи — к фракийцам, родичам знаменитого Спартака, четвертые — к кельтам, наконец, немало исследователей относило их к праславянам.

Выдающийся археолог В. В. Седов, ныне, к сожалению, покойный, полагал лужицкую культуру колыбелью целого ряда европейских народов — германцев, кельтов, славян, италиков — в общем, всех крупных этносов центральной Европы.

По соседству с лужицкой культурой на берегу Балтики располагалась родственная ей поморская. У нее был достаточно любопытный обычай — верх урны, в которую ссыпался прах покойного после сожжения тела на костре, изображался в виде головы человека с лицом. Интересно, что этой голове иногда приделывали глиняные уши с глиняными же серьгами — благодаря чему мы знаем, что этот обычай на юге Балтики возник уже тогда. Иногда в глиняных ушах женских головок вставлено несколько глиняных сережек — по всему, любительницы пирсинга имели в той эпохе достойных предшественниц. Крышки на урны делали в виде шапок — круглых шапок с меховой опушкой, точно таких же, которые будут в ходу на Руси вплоть до Петровских реформ.

На стыке лужицкой и поморской культур образовалась культура подклешевых погребений. Называется она так потому, что покойников в ней хоронили не в изысканных лицевых урнах, а в горшках попроще, накрытых сверху мисками, «клешами» по-польски. Именно с подклешевой культурой Седов связывает возникновение славян. В те времена предки славян активно общались с кельтами гальштатской и латенской культур, заселявшими тогда юг Польши и Чехию — немецкое название Чехии, Богемия, сохранило название одного из кельтских племен — бойев.

Во времена следующей, пшеворской культуры, берега Балтики, наконец, попадают в поле зрения историков Средиземноморья. Из тьмы доисторических, бесписьменных времен мы выходим на свет исторических источников — свет, по правде сказать, пока довольно тусклый.

Первым он выхватывает из тьмы слово «венеды».

Собственно, похоже на то, что народов с таким названием в Европе было не то два, не то даже три. Были адриатические венеты или энеты, которых греческие легенды выводили из Трои. Памятники их языка сохранились — и они имеют немного общего со славянами. Гораздо интереснее в этом отношении венеды балтийские, о которых здесь в основном и будет говориться. Кем были те венеды, с которыми Юлий Цезарь столкнулся в северной Галлии, — еще одним народом-тезкой или балтийскими венедами, сказать трудно.

О балтийских венедах впервые мы узнаем из заметок Корнелия Непота, который рассказывает, как к берегам северной Германии в 58 году прибило бурей корабль… индов. Виновато здесь не только созвучие, но и географические представления древних — они верили, что Индийский океан соединяется с северными морями. Исследователи не сомневаются, что в виду имелись именно венеды (виниды, винды в некоторых написаниях).

Более подробно балтийских венедов первым (опять-таки, если не с ними имел дело Цезарь) описал Публий Корнелий Тацит в своем сочинении «О происхождении германцев и местоположении Германии». Он расположил их между следующими племенами: свевами (предками нынешних швабов) на западе, певкинами или бастарнами на юге, сарматами на юго-востоке и фенами (саамами, лопарями — предки эстонцев и финнов вышли к Балтийскому морю позднее, по оценке финского филолога Сятелё, только к 5 веку) на северо-востоке.

«Отнести ли певкинов, венедов и феннов к германцам или сарматам, право, не знаю, хотя певкины, которых некоторые называют бастарнами, речью, образом жизни, оседлостью и жилищами повторяют германцев. Неопрятность у всех, праздность и косность среди знати. Из-за смешанных браков их облик становится все безобразнее, и они приобретают черты сарматов. Венеды приняли многое из их нравов, ибо ради грабежа рыщут по лесам и горам, какие только не существуют между певкинами и феннами. Однако их скорее можно причислить к германцам, потому что они сооружают себе дома, носят щиты и передвигаются пешими, и притом с большой быстротой; все это отмежевывает их от сарматов, проводящих всю жизнь в повозке и на коне».