— Метр тридцать пять! — взвыл после обмера Пухарчука Владимир Федорович. — Ты куда растешь, скотина, я тебя спрашиваю?

— Никуда, — пролепетал Женек. — Никуда…

— Почему раньше молчал?! — затопал ногами Закулисный. — Почему не дал из дома телеграмму? Ты же не подходишь к роли?! По-твоему, грязнуля в «Мойдодыре» — это восьмиклассник, который не умывается по утрам? Посмотри на себя! Ты разве хоть на грамм похож на лилипута? Ты скоро меня перерастешь!

В своем благородном негодовании Закулисный проклял всех медицинских светил, а самого Пухарчука предал анафеме.

— Если еще подрастешь на несколько сантиметров,

— подвел итог, — можешь прощаться со сценой!

Прощаться со сценой Женьку не хотелось, но и перестать расти было не в его силах. Поэтому он, как и раньше, продолжал втихаря глотать какие-то таблетки, прекрасно зная, что в этом сезоне его заменить некем, а что дальше будет — никому не ведомо.

Идти работать в филармонию меня уговорил Левшин.

— Парень! — орал он. — Три месяца отпуска, все лето свободно! У детей каникулы, а у тебя творческий отпуск! Крошки, кабаки, гастроли, ты не знаешь, что такое артист?!

— И так никогда дома не бываешь, — нерешительно возражал я.

— Что ты сравниваешь! — с жаром вопил Витюшка,

— Ты где-то там скитался никому не известный, жизнь постигал, а теперь дверь кабака пинком открывать будешь, заходишь, все крошки — твои, потому что ты — артист!

— Ты и вправду считаешь себя артистом? — усмехнулся я.

— Я в душе всегда был артистом! — подскочил Левшин. — Ты ж ничего не понял! Главное, что у тебя есть удостоверение, где черным по белому написано: «Куралесинская филармония — артист».

— Вспомогательного состава, — дополнил я.

— Пусть вспомогательного, — тут же согласился он, — а кто мне сможет объяснить, что означает «в/с», что это вспомогательный, а не высший? Парень, так ты будешь устраиваться?

— Буду, — согласился я.

— Ну-ка, скажи «лодка», — потребовал от меня Закулисный. Я сказал.

— А слышится «водка»! — радостно вскричал он. — Так говоришь, ты хороший парень? — спросил Владимир Федорович, обращаясь ко мне с таким видом, будто я действительно о себе такое говорил. Значит, сможешь работать администратором?

— Думаю, что смогу.

— Придется играть и на сцене, если кто-нибудь из артистов заболеет, так что тебя нужно вводить в «черное». Сможешь на сцене?

— Попробую… — пожал я плечами, приблизительно зная от Витюшки, в чем заключается игра на сцене в «черном».

— Левшин сказал тебе, сколько будешь получать? — спросил Закулисный.

— В общих чертах.

— Значит, так, — понизил он голос. — Ставка артиста вспомогательного состава — четыре рубля пятьдесят копеек со спектакля. Наш план — сто спектаклей за три месяца. Устраивает?

— Но я же буду работать администратором, а не на сцене?

— Администратор и руководитель — это все я, — высокомерно произнес Владимир Федорович. — Больше нам по штату не полагается. Будешь проведен артистом, а работать — администратором. И еще… с каждого заделанного тобой спектакля я плачу по два рубля пятьдесят копеек тут же наличными. Сделал четыре спектакля в день — получай червонец. Понятно?

Закулисный стоял передо мной чистенький, ухоженный, свежевыбритый, надушенный «Мечтой Франции», в черном кожаном пиджаке и тончайшего хлопка синей рубашке, с золотой толстой цепью на волосатой шее, с перстнем на пухлом пальчике, весь кругленький, кривоногенький и солидненький. От Витюшки я уже знал, что Закулисный два раза в год ездит к наркологу в Киев «кодироваться». И если это не помогает, то «вшивается». Сейчас в нем не было и намека на законченного алкоголика. Мы договорились…

* * *

Славный город Куралесинск невозможно представить без старинного здания филармонии с облупленной крышей, со скорбящими сфинксами между колонн и нелепыми щитами рекламы. Филармония — это сердце города, откуда начинается праздное шатание на «брод» — любимое место трепачей и бездельников, влюбленных и просто незнакомых людей.

Если вам вдруг придет в голову дикая фантазия подойти к служебному входу филармонии, где постоянно толпятся артисты, и прислушаться к разговору, не спешите сразу звонить в милицию. Нет, это не сбежавшие урки и не банда рецидивистов — это просто обыкновенные лабухи. Они тем и обыкновенны, что непосвященному кажется, будто все они сумасшедшие.

— Это такая лажа! — взмахивает вдруг руками в отчаянии франт в шикарной бабочке, объясняя что-то своим собратьям по искусству. — Лабаю, лабаю я, вот уже наступает кода, ну, думаю, сейчас, вот сейчас он выдаст!

— Ну? — кричат ему со всех сторон. — Ну?

— И ведь выдает! — хватается франт за голову. — Мой абсолют правого чуть перепонку не выдавил! — И опять на том же месте?! — кричит радостно кто-то из толпы.

— А на каком же?! — подтверждает трагично франт в шикарной бабочке. — Я ему говорю: «Имею вам сказать, что ноты — ваши враги! Имею вам сказать большее — вы мне смычок на три метра в ухо загнали, вы меня абсолюта лишили, кто меня теперь примет без слуха? Меня даже на похороны не возьмут барабан держать, а у меня двое! Они кашу с маслом берлять хотят! Еще одна такая лажа — и я разобью свой Страдивари о ваш лысый череп, хоть вы первая, а я вторая скрипка!

— Ему не на скрипке лабать, а гробы смычком распиливать! — волнуется сосед справа. — А на юбилее? Он же вместо ля бемоля… он же… да за это раньше совковой лопатой по рукам били!

Люди! Когда вам на улице славного города Куралесинска встретится вдруг франт в шикарной бабочке и с футляром в руках, то поклонитесь ему за всех нас до пояса и позавидуйте черной завистью, что вам не дано быть таким.

Это франт из симфонического оркестра. Все, что у него есть, он носит с собой, кроме фрака, который ему выдают на концерт, а потом отбирают.

Его жизнь — два измерения — скрипка и талант. Больше у него ничего нет. Завидуйте ему, он счастливее вас!

ЕМУ НЕЧЕГО ЖРАТЬ! Бабочка сделана не из колбасы! После репетиции он готов вылепить из дирижера скрипичный ключ, воткнуть его в одно пи-пи-кантное место и обломить. Он получает на двадцать рублей больше, чем кладбищенский сторож. Его смысл жизни — Музыка. Его пальцы длиннее и тоньше наших мизинцев в десять раз, а желудок вцепился в позвоночник голодными зубами мертвой хваткой. У него нет жены, а если есть — она тоже сумасшедшая, потому что, как и он, склеена из мажоров и миноров, если есть дети, то они — тоже сумасшедшие, но у них есть ничтожный шанс стать нормальными людьми — родиться без слуха!

Если мне кто-нибудь позвонит по телефону и скажет: «Евгеша, а я вчера ходил слушать Куралесинекий симфонический оркестр под управлением… ну как его… ну…» А если этот придурок еще вспомнит и фамилию дирижера, то можете не сомневаться — копченый лещ, таз пива, и я готов весь день сдувать пену с его кружки.